От солнца к солнцу

«Руденко» — кромкострогальный станок, тот, у которого двадцать четыре резца, приводящих стальные листы в христианский вид перед тем как им штамповаться. Над станиной плакат: «Кромкострогальный имени Николая Руденко». Кто он, этот Руденко? Почему его именем назван станок? Был он мариупольский парнишка, комсомолец, приехавший в Челябинск с эвакуированным заводом. Подручный прокатчика. Ушел на войну в добровольческом танковом корпусе. Погиб в первом же бою на Курской дуге… Заводские комсомольцы пишут сейчас историю своего Трубного. Нашли в архиве личное дело Руденко. Позвали на собрание людей, воевавших вместе с ним. И, выслушав рассказ о геройской смерти танкиста, постановили: «Просить дирекцию о присвоении имени Коли Руденко одному из станков». Выбор пал на кромкострогальный. Теперь его иначе и не называют, как «Руденко». Слышишь в цехе это имя, и кажется, что не умирал на Курщине подручный прокатчика, только одет нынче в стальную одежду…

Потребовался год, чтобы сбросить сорок три секунды. За двенадцать месяцев вырвали у машины меньше минуты. И это был колоссальный рывок. Цех перешагнул через проектную мощность. Заговорили об ее удвоении. Проектировщики сели за чертежи.

А на Трубном продолжала бить, пульсировать живая человеческая мысль. Секунда за секундой, секунда за секундой сбросили еще двадцать семь секунд! И еще… И подошли уже почти к двум мощностям.

Вот что имели в виду в Гипромезе, когда перед моей поездкой в Челябинск говорили об «одном обстоятельстве», возникшем на Трубном заводе. Что ж, хорошее обстоятельство! Взлет мысли, особенно коллективной, не предусмотришь никакими проектами, не ограничишь никаким планом.

Но как все же с проектом реконструкции? А кто сказал, что цеху противопоказаны четыре мощности? Есть куда идти трубам!

…Пора и уезжать. В последний раз обхожу полюбившийся мне цех. Рядом Владилен Ковзун, с которым мы сошлись, подружились. Идем мимо участка, где маркируют трубы. Девушка бьет по клейму молоточком: нужно выбить двенадцать цифр. Морщится мой Владилен, морщится, словно от боли, словно это ему по пальцам бьют.

— В царстве автоматики — и этакий каменный век! — восклицает он сердито. — Нет, нет, мы тут что-нибудь придумаем! Какой-нибудь электронный счетчик, который будет и считать и маркировать.

Но вот повеселел, заулыбался. Перед нами самодвижущаяся тележка, которая обслуживает сварку.

— Смотрите, смотрите! — чуть не кричит Владилен. — Знаете, какая здесь раньше была схема автоматики? Тележка подходила к аппаратам по очереди. К первому, второму, третьему. Только в таком порядке. Подойдет, а труба еще не сварена. Ждет тележка. А теперь она сама выглядывает, где готово. Хотите проверить? Наблюдайте. Вон она пошла! Ага, ага! Проскочила мимо аппарата, который еще варит. Стоп! Остановилась у того, который сварил… Умница! Здорово, а?

Задумался.

— Ох, сколько еще дел! На год, наверно, наберется. Нет, на всю семилетку. А может, и целой жизни не хватит!..

Последнее сообщение из Челябинска.

На Трубном пущен новый прокатный стан «1020». 1020 миллиметров — диаметр трубы. Партия таких труб была заказана западногерманским фирмам. Они сорвали договор: трубы остались на их складах.

А на наших появились другие трубы, челябинские!

Сами управились!

В ЖИГУЛЯХ

Вперед, вперед, вослед солнцу — к берегам Волги.

Читателю предлагается хроника одной стройки. Имеется в виду Куйбышевская гидростанция, ныне Волжская имени В. И. Ленина.

События, о которых пойдет речь, принадлежат по темпам нашей жизни к далекой, можно считать, истории, к середине пятидесятых годов.

Но мы в этой книге путешествуем и во времени. Это и в общем плане, и в конкретном случае: я ездил на Волгу подряд.

Год первый…

Первая командировка в Жигули. Но сначала — в Ленинград.

Мне нужны были некоторые материалы из истории энергетики, гидростроительства. А в Ленинграде жил редчайший хранитель такого рода сведений. Не только хранитель — свидетель многого. Человек, родившийся, когда здравствовал еще великий Фарадей, «царь физиков». Человек, который знал Яблочкова, дружил с Поповым. И был в числе двухсот ученых, которые по заданию Ленина участвовали в составлении плана электрификации России, плана ГОЭЛРО.

В зеленом ленинградском пригороде Леоном нахожу жилое здание Политехнического института. Поднимаюсь «а третий этаж. На дверях поблескивающая, как новая, медная табличка. А текст старой орфографии:

«Профессоръ М. А. Шателенъ».

Открывает хозяин, небольшой, сухонький, в черной круглой академической шапочке. Он предупредительно быстр в движениях. На щеках румянец, голос по-юношески звенящий. Я хотел было представиться, но Михаил Андреевич упредил меня, назвав по фамилии. И это уже совсем удивительно: мы встречались с профессором один раз и давно.

У него не только редкостная память. Не пользуется очками. Легко взобрался по шаткой складной лестничке, когда ему понадобилось достать что-то с верхней полки стеллажа. Слышит вот плоховато, и это, пожалуй, единственный признак его глубокой старости: Михаилу Андреевичу за восемьдесят.