От солнца к солнцу

Котлован роют около самого Отважного. По дороге нас обгоняли пустые самосвалы, а навстречу неслись нагруженные землей. Показались проплывавшие в воздухе стрелы экскаваторов, но самих «уральцев» еще не было видно. Давно ли здесь подняли первый ковш с грунтом — в феврале… А сколько уже нарыто! Мы подошли к краю огромной ямы. На дне — с десяток экскаваторов. Правофланговый чаще других поднимал и опускал стрелу. В кабине сидел молодой симпатичный машинист в лихо сдвинутой на затылок кепке, из-под которой спадал на лоб светлый крученый чуб. Этому молодцу, подумалось, гармонь бы в руки да на главную улицу села — все бы девицы сбежались…

— Василий Лямин, — сказал мне Михаил Юрьевич. — Красиво работает. Приглядитесь. Зачерпнул ковшом землю, видите? Подвел его к кузову самосвала. Высыпал землю. Вернул ковш в исходное положение. Как вы думаете, сколько он при этом проделал движений? Двадцать три! А вы хоть одно успели проследить? Мастерство-то тут как раз и заключается в плавности движений… Чтобы все они как бы сливались воедино. Чем мягче, чем неприметней переход, тем и цикл короче. Вот мы сейчас засечем…

Евец вынул часы.

— Так… Тридцать!.. Снова тридцать… Двадцать восемь. Положено на цикл сорок пять секунд. А Вася пятнадцать и даже больше экономит…

Лямин увидел нас, хотел было приветствовать Михаила Юрьевича взмахом руки, но тут же опустил ее на рычаг — ковш приблизился к самосвалу, а это очень ответственный момент. Но когда земля высыпалась, он помахал все-таки Евецу, и мне показалось, что в этом движении заключалось не только приветствие.

В кабине за спиной машиниста стоял чернявенький паренек в солдатской пилотке.

— (Сынишка мой, — сказал Евец. — Обратите внимание на пилоточку. Тут целая история… В сорок втором, когда я был на фронте, он сбежал из дому. Хотел ко мне попасть. Шел ему одиннадцатый год… Добрался до Уфы, а там задержали и отправили домой с санитарным поездом, который шел в Магнитогорск. В вагоне санитаркам помогал. И вот надо же такому случиться. Один из раненых спрашивает, услышав фамилию: «Отца твоего не Михаилом величают?» — «Михаилом». — «А по батьке он Юрьевич?» — «Юрьевич». — «Сынок ты, значит, моего фронтового товарища»… Мы с тем солдатом рядышком в землянке спали. А однажды в знак дружбы пилотками поменялись… Так он ту пилотку парню моему отдал. «Носи, — говорит, и здравствуй…» Пилотка-то теперь совсем старенькая, сто раз стиранная, но сынишка с ней не расстается.

Я взглянул на Евеца-младшего. Лицо у него было такое сосредоточенное, словно он, а не Лямин управлял рычагами. И я приметил: когда стрела с ковшом поползла вниз, помощник машиниста подался вперед, а как только ковш, подхватив ком земли, пошел вверх, юноша выпрямился, но тут же стрела начала описывать дугу, и он тоже отклонился вбок, будто всем существом своим старался помочь экскаватору. И так повторялось каждый раз.

К нам подошел прораб участка.

— Сколько кубов дал сегодня Лямин? — спросил у него Михаил Юрьевич.

— К семи часам было тысяча девятьсот восемьдесят.

— А мои ребята?

— Твои чуток поотстали. Тысяча девятьсот…

И тут я понял, что кроме приветствия означал ляминский взмах руки. Он означал: знай наших!

Евеца уже не было около меня. По-мальчишески ловко сбежал он по крутому откосу на дно котлована и направился к своему экскаватору. Легко взобрался по стальной лестничке в кабину, и находившийся там машинист начал что-то объяснять бригадиру. Евец сел за рычаги.

Потом я увидел, как закончивший смену Лямин поднялся из котлована и остановился на самом его краю, наблюдая за стрелой экскаватора, которым управлял Михаил Юрьевич. И Лямин тоже вынул часы…

* * *

Осенью, в октябре, я во второй раз приехал на стройку. Минуло только полгода, а ориентироваться уже стало сложновато. Фронт работ такой, что охватить его взглядом можно только с какой-нибудь возвышенности.

Влезаю на Могутову гору.

Внизу — котлован.

Весной могло показаться, что экскаваторы действуют беспорядочно: роют землю в разных концах долины, прогрызают траншеи в пересекающихся направлениях. И все это без особого как будто плана. А сейчас этот план виден: котлован приобрел определенную форму. Четко обозначились его границы. А где Отважное? Переехало. Забралось повыше — туда, где начинается лес. Но это уже не прежнее Отважное. Все дома новые.

На реке видна чуть проступающая из воды каменная гряда, которая начинается у берега и тянется метров на четыреста. Это и есть банкет, насыпанный зимой. Теперь понятно, зачем он нужен. По левую руку от дамбы река бурлит и мечется, по правую — тиха, словно озеро в безветренную погоду. Под защитой банкета можно работать на реке.

А что там делают?

В дно реки нужно вогнать больше десятка тысяч длинных и тяжелых железных свай особого профиля. Эти сваи — шпунты, тесно примыкая одна к другой, поставленные в три ряда, создадут три плотных подковообразных забора, которые упрутся концами в правый берег реки.