От солнца к солнцу

Рассказывала, как затвердевали у них мозоли на ладонях и как твердели их характеры. Так и сказала: твердели характеры, и это выдало в ней агитатора и редактора стенной газеты.

А я подумал, что тут, на строительстве, тоже происходил процесс обогащения, и еще более сложный. Обогащение человеческих душ. Тоже шла в отвал, «в хвосты», пустая порода и выкристаллизовывалось настоящее железо.

* * *

На последних страницах украинского блокнота я записал эпизод, далекий, казалось бы, от темы этой книги. И все же решаюсь предложить его читателю.

Мой маршрут заканчивался в Запорожье, на «Запорожстали».

В.мартеновском цехе у меня есть знакомый — сталевар Гриша Пометун. Мы не виделись лет пять, теперь ему за тридцать, и его надо, наверно, величать Григорием Константиновичем. Тем более что он уже не сталевар, а мастер, да еще и Герой Социалистического Труда. Не заважничал ли?

Нет, остался Гришей. Сидим в приборной будке. В окно видны все три мартена, которые под началом у Пометуна. Говорит мне «за жизнь», а сам то на приборы, то в окошко поглядывает, за печами следит. Что нового? Две печки в цехе новые. Большегрузые. Кислород? Нормально с кислородом. Давали прежде только в факел, а теперь и в ванну. Самая последняя новость — природный газ из Шебелинки! Вместо доменного и коксового. Холодный природный газ. Без подогрева, без добавки мазута. Пока на одной печи, на «десятой». Не три, а четыре, даже пять плавок дает в сутки… Дома как? Нормально и дома. Вторая девчонка подрастает. Старшей нынче в школу, Шура сейчас не работает. Девчонками командует. Ну и мужем заодно…

Не понравилось что-то Пометуну на приборах, выбежал из будки. Я увидел в окошко, что он заметно прихрамывает. Вроде у него раньше этого не было.

Вернулся.

— Извините. К печи бегал. Сталевар в санаторий уехал, ногу больную лечит. А за него первый подручный. Молоденький. Волнуется…

— Гриша, а у вас тоже что-то с ногой?

— Да пустяки… Случай тут маленький вышел…

…Шла к концу ночная смена. И Пометун, работавший тогда сталеваром на «семерке», заканчивал кормление печи — завалку шихты. Завалочная машина протолкнула в огненное жерло и опрокинула уже не один десяток корыт с ломом. Чего только не было в этих корытах или, как их называют плавильщики, мульдах! Железо, честно послужившее человеку, завершает на рабочей площадке мартена свой век, чтобы, возродившись в печи, начать новую жизнь, новую службу.

Любит Гриша Пометун задуматься о судьбе вещей, которые попадают к нему с шихтового двора, любит молча побеседовать с ними. «Здравствуй, плужок-дружок, крестьянский помощник! Земной поклон тебе, работяга. Куда попадешь теперь? А вдруг трактором в мою Ильинку?.. Ох, ты, бедолага, автомобильный мост! Где же это тебя так изуродовало? В какую передрягу угодил ты вместе со своим хозяином, зевавшим за рулем? Ничего, был мостом, станешь у нас в прокатке листом и тоже автомобильным, и еще в хорошие руки попадешь… А ты, пылесос, тоже лезешь в большие? Хотя и тебе досталось немало. Наглотался пылищи-то. Давай, давай в переплавку! Авось, выпадет тебе чистая стезя»…

Сразу после войны шли в мартен почти одни трофеи-калеки: соженные танки, разбитые пушки. Возможно, как трофейная прошла через Гришины руки и та, что убила его батьку в Берлине. Убила за три дня до Победы. Он там и лежит, отец. Война уходит все дальше в прошлое. Поток искалеченного вооружения давно иссяк. Лишь изредка попадется в шихте какой-нибудь залежавшийся «вояка»…

Машина опрокинула последнее корыто. Машинист махнул рукой Пометуну, стоявшему у пульта управления. Нажим рычажка, и заслонка опустилась, прикрыв завалочное окно. Рвется в щель пламя. Плавка началась! Гриша глянул на часы. Без пяти семь. Скоро и утренняя смена начнет подходить. Встречаем ее нормально. Выдали скоростную, анализ из лаборатории отличный. И завалочка прошла неплохо. Надо только поглядеть, не осталось ли чего-либо из лома на пороге печи. Он должен быть чистым, сухим. Тихонечко насвистывая какой-то веселый мотивчик, идет Гриша к своей «семерке». Опустил очки с козырька, вглядывается.

Молния. Удар. Падает Пометун.

Люди сбегаются на взрыв. Сталевар лежит на спине, руки раскиданы, глаза закрыты. Из-под правой ноги расплывается по железной плите кровь. И волосы намокают кровью. Куртку опалило, дымится. Склонились над бригадиром подручные, все трое. Бледны, растеряны — не доглядели! Но никто еще не знает, чего недоглядели. Печь не тронута, цела. Откуда же взрыв? Первый подручный, друг вернейший, шепчет:

— Григорий, Григорий…

Молчит Пометун. Стонет. У печи-жарища, духота. Осторожно переносят раненого подальше, к приборной будке, откуда он только что управлял печью. И пока несли, протянулся от мартена к пульту управления, через всю ширину цеха, кровавый след.

Расстегнули пояс, чтобы легче дышалось. Вздохнул глубоко Гриша, открыл глаза, силится приподняться, охнул и снова повалился навзничь.