От Сталина до Ельцина

С Лаврентием Берией под его неусыпным оком мне по роду моей деятельности пришлось долгие годы работать — как с первым заместителем Председателя Совнаркома (а позже — Совета Министров), он курировал ряд важнейших отраслей народного хозяйства, в том числе и топливную промышленность (был председателем Бюро по топливу). Вызывал он меня в Кремль или на Лубянку часто... Звонил всегда внезапно, редко здоровался и начинал разговор по обыкновению отрывистым вопросом: «Как дела, Байбаков?» (слово «товарищ» в таких разговорах не употреблял). Произнося мою фамилию, ставил, как и Сталин, ударение на втором слоге. Слушал меня внимательно, не перебивая, хотя потом вопросы задавал резко, порой крикливо и даже грубо, прибегая и к крепким выражениям, — это было в его стиле общения с теми, кто был в той или иной мере ему подчинён и от него зависим. Он как бы постоянно напоминал об этой зависимости и о том, кто он.

Характерен случай, памятный мне ещё с довоенных лет. Заболев ангиной, с температурой под сорок, я лежал дома в постели. Вдруг по «вертушке» позвонили. Трубку сняла моя жена, Клавдия Андреевна, озабоченная и расстроенная моей болезнью. Там кто-то отрывисто сквозь зубы назвался, но супруга моя не расслышала и сказала: «Кто это? Повторите».

— Дура, Берия говорит! — раздался в трубке разъярённый голос Лаврентия Берии. — Мне нужен Байбаков. Пусть подойдёт.

— Он болен, простудился, лежит с высокой температурой, — замялась Клавдия Андреевна.

Берия в том же резком, раздражённом тоне ответил, что каждый дурак может простудиться — нужно носить галоши (из всех членов Политбюро в то время, насколько помню, галоши носили только Берия и Суслов). Когда я с трудом поднялся и взял трубку, Берия, не справляясь о моем здоровье, категорически приказал вылететь вместе с наркомом внутренних дел Кругловым в Уфу, где на нефтеперерабатывающем заводе произошла серьёзная авария. И уже через несколько часов, так и не сбив высокую температуру, я очутился в Уфе.

Конечно же, было обидно до слез. Ну ладно, со мной можно поступать и так, я мужчина. Но зачем оскорблять жену, женщину, она-то здесь при чём и какая её вина? Вот знал бы об этом Сталин... И не только мне приходила в голову такая мысль, что Сталин многого не знает о поведении и методах работы Берии. Но как-то все забывали свои обиды, примирялись с грубостью, — одни считали это простотой, другие, как я прощали, относя это к издержкам характера Берии, а иные оправдывали сами же: ведь, мол, за дело болеет Лаврентий Павлович, ночей не спит, сжигает свои нервы, — здесь легко и сорваться, так чего же щадить наши...

Властными полномочиями Берия обладал огромными. И до сих пор толком не разобрались в явлении, которое носит имя «бериевщина». Один из историков нашего времени однажды заметил: «О Берии написано и много, и почти ничего». Сын Берии — Серго замечает в своей книге «Мой отец — Лаврентий Берия»: «В сокрытии государственной тайны бывшего СССР явно заинтересованы и сегодня определённые политические круги в России. Достаточно вспомнить, что так называемое «Дело Л.П. Берии» до сих пор засекречено. К чему бы это?». И действительно, к чему: государства нет, а тайны остаются. Пока не раскроются архивы, запечатанные ещё Хрущевым, мы не будем знать всей правды.

Чем Берия заслужил особое, полное доверие Сталина? Волкогоновского толка вымыслы и о каком-то тайном родстве натур, национально окрашенном, о том, что Берия умел Сталина обольщать, играть на потайных струнах его души, — крайне нелепы и фальшивы. Вполне убеждённо свидетельствую: заслужить доверие Сталина можно было исключительно реальными результатами при выполнении крупных, ответственных, истинно государственных задач, и ничем кроме, никакими царедворскими ухищрениями, ни лестью. А Берия был способен достигать важных для государства результатов.

Известен такой, почти анекдотический в высокой государственной практике случай. По решению Политбюро предстояло разделить Наркомат угольной промышленности, которым руководил В.В. Вахрушев, на два наркомата: один — для западных районов страны, другой — для восточных. Руководить первым оставался Вахрушев, а второй должен был возглавить Онико. Разделение предстояло очень сложное, сотни возникающих спорных вопросов требовали уйму времени и сил. И вот Берия, которому было поручено всё это дело, предложил наркомам решить все проблемы самим, так сказать, полюбовно. Определил для них твёрдый срок, а когда он истёк, вызвал к себе обоих. Первым спросил о результатах Вахрушева. Тот ответил, что доволен, раздел произведён справедливо. Но Онико был настроен иначе, считая, что Вахрушев перетянул к себе лучшие кадры, забрал лучшие санатории (в западных-то, восстанавливаемых районах!) и т.д.

— Ясно, — сказал, загадочно глядя на них, Берия, — один недоволен. Тогда сделаем так: вы поменяетесь местами, Вахрушев будет наркомом восточных районов, а Онико — западных.

Не успели опешившие наркомы прийти в себя, как он закрыл на том совещание.