От Сталинграда до Берлина

Недалеко от меня в ровике сидел начальник связи полка Михаил Никитин. Я подозвал его к себе и приказал: во-первых, никому не говорить, что ранен; во-вторых, прислать ко мне из артиллерийской батареи фельдшера с санитарной сумкой; в-третьих, узнать на полковом перевязочном пункте, насколько опасно ранен Денисов. Никитин было запротестовал, хотел звонить по телефону, вызывать врача, но я посмотрел на него так, что он осекся и ушел выполнять приказание.

Вскоре пришел фельдшер. Тут же под кустом он вытащил щипцами осколок шрапнельного снаряда, залил рану йодом, перевязал.

За день мы отбили пять атак противника. В разгар схваток я узнал о ранении командира роты Князькина. Пуля попала ему в рот…

А перед закатом солнца мне позвонил Никитин. Он передал заключение врача о состоянии здоровья комиссара:

«Надежды на спасение Денисова нет. Поддерживаем уколами. Скоро его будут отправлять в тыл. Денисов очень просил Чуйкова приехать к нему».

Услышав последнюю фразу Никитина, я, кажется, простонал… Лошадь несла меня на полковой перевязочный пункт бешеным галопом. Боли в ноге я не чувствовал. Мне нужно было собраться с силами, чтобы не показать Денисову, что мы встречаемся в последний раз. Сумею ли я выдержать?

Подъехал к перевязочному пункту и, не подавая виду, что ранен, соскочил с коня. В это время Денисова укладывали в повозку для отправки в бригадный санитарный лазарет. Он был в сознании. Увидев меня, поднял голову:

— Василий, ты в строю, спасибо… — и, сделав небольшую паузу, почти шепотом добавил: — Ведь мы с тобой коммунисты…

Я должен был отвлечь его от мрачных мыслей и стал рассказывать о том, как сегодня полк успешно отбил все атаки противника, как тяжелым снарядом была разбита бочка с водой, которую везли в переднюю цепь, еще что-то говорил, не помню уже что…

На прощание Денисов пожал мне руку и, корчась от боли, проговорил:

— Сына бы мне такого… Береги полк… Прощай.

На глазах у него появились слезы. Я стоял, до боли сжимая зубы. Его повезли.

Я вскочил на коня и, не сказав никому ни слова, помчался на наблюдательный пункт.

И снова круговерть свинцовых вихрей, поиски разведчиков, перестановка огневых средств и думы, думы… На четвертый день, 28 июля, когда взошло солнце, враг после усиленной артиллерийской подготовки начал новую атаку.

Но она была уже не та, что вчера или позавчера. Пехота, вылезшая из кустов, после нескольких наших залпов и пулеметных очередей повернула и скрылась из виду. Но зато артиллерия все время обстреливала наши позиции.

В середине дня на наблюдательный пункт приехали комбриг Строганов и комиссар Горячкин. Зная, что я непрерывно нахожусь в поле, они привезли мне обед, который мы вместе съели под кустом. Строганов сообщил, что, поскольку противник наносит главный удар на участке нашего полка, а у меня резервы на исходе, он приказал одному батальону 45-го полка прибыть в мое распоряжение.

Комбриг и комиссар осмотрели в бинокль поле боя и поразились количеству трупов. Они сказали, что Колчак бросил в бой все свои резервы и стремится во что бы то ни стало разбить наши войска и снова вернуть Урал. Вот уже несколько дней северо-западнее и юго-восточнее Челябинска идут непрерывные бои с переменным успехом. 26-я и 27-я дивизии армии с трудом сдерживают наступающие части белых на рубеже железной дороги Екатеринбург — Челябинск — станция Полежаево. Главные силы нашей дивизии выдвигаются на юго-восток для нанесения удара по челябинской группировке противника.

Такая ориентировка помогла мне глубже понять смысл боев на этом участке.

— Кто все же находится правее нас? — спросил я комбрига.

Он замялся и, помолчав, ответил:

— Сейчас подходят части 35-й стрелковой дивизии.

Строганов, побыв еще немного, уехал в штаб бригады, Горячкин до вечера остался со мной. Как коммунисту он сообщил мне, что командир 2-й бригады 35-й дивизии Котомин с группой командиров — бывших офицеров — перешел на сторону противника.

Возмущенный этим сообщением, я не выдержал:

— Эх… Если бы в руки мне попались эти сволочи, я бы с ними поговорил…

— Да, как видишь, приходится держать ухо востро… — Потом спросил: — У тебя много офицеров?

У нас их было только трое, но таких, как недавно погибший Сергеев. За них смело можно ручаться.

— Смотри, — сказал Горячкин, — ты сейчас остался без комиссара.

— Комиссара вы, наверно, скоро пришлете, а что касается ножа в спину, то наши красноармейцы не допустят. Обязанности Денисова временно взял на себя Иван Прокшиц. Он хороший, авторитетный коммунист, в полку его все знают.

Уезжая, комиссар бригады хлопнул меня по плечу:

— Крепись…

Прибывший к нам на усиление батальон я решил поставить на первую позицию, а в резерв вывести коммунистический. В этом решении была заложена хитрость против своего старшего начальства. Если я оставлю в резерве «чужой» батальон, то его всегда у меня могут отобрать, если же он будет лежать в передней цепи, то его не решатся снять и резервный батальон тоже не тронут.