От Терека до Карпат

«Грань, между дозволенным и не дозволенным, в человеческой душе, – писали газеты, – разрушена, порок приобретает черты гражданства, и вы, господа, не понимаете этого? Какие же вы-де русские, если благословляете темные силы? Все изменится: власть лучших (по крови и уму) сметется господством худших, и воссияют лозунги: “Чем тяжелее теперь, тем скорее наступят светлые времена!”. Идеалы животного довольствия станут на первое место, все будут одинаковыми. Печать уже забрызгана грязью улицы, скверным сорочьим стрекотаньем, угождением обывателю».

«Очнитесь! – неслось со страниц. – Сорок сороков в белокаменной Москве волнами носят звуки церковного благовеста. Придите в умиление, как молится в храмах святая Русь, поймите, что не иссякла вера ее, и не трогайте, не сворачивайте Русь на другую дорогу. Скажите себе: “Здесь, перед святым крестом, клянусь…”

«Ваше правительство отстало от времени, вы под властью старой исторической инерции, вы и родились-то в крепостные времена, впитали с молоком матери психологию “старого величавого порядка”, когда народ почти отрицался», – это он вычитал в левой газете. А правые шпарили ответы: «Русские по вере и крови не отдадут своего первородства за чечевичную похлебку; еще древний Рим ставил вечный завет: щадить покорных и смирять заносчивых!»

За этим чтением и застали отец с сыном атамана. Он вежливо поздоровался с Тимофеем, расспросил о житье-бытье на фронте. Остался доволен. О геройских делах Тимофей особо распространяться не стал, только заметил: «Как только казаки перешли турецкую границу, сняли папахи, перекрестились и поздравили друг друга с боем, так и вылетело из головы, что есть мирная жизнь».

– Там все подчинено войне, – просто и буднично сказал Тимофей.

Тимофей покрасовался в правлении перед пришедшими туда казаками, послушал атамана о том, что происходит во Владикавказе, других станицах полка. Рассказали ему и об очередной отправке со станицы казачьей сотни на фронт.

Тимофей вышел на улицу и поднялся на курган, расположенный неподалеку. Отсюда видна станица. Далеко внизу кружат ястреба. Перед взором игрушечные хатки, порядки улиц, церковь с крестами.

От станицы ползет чугунка[7], зеленая гусеница с черной дымящей головкой паровоза. Приглушенный, невнятный гул. Слабое пение кочетов. Синеватый дымок печали. В станицу с другой стороны Терека упирается головой продолговатая гора – Джулат, сверху похожая на ящерицу. А рядом Терек. Под обрывом реки плоско течет вода, а в дали, за Джулатом, маленькими точками темнеют кабардинские аулы: Азапшей, Пшичо, Хатуэй, объединенные теперь в одно поселение – Хамидию.

В лицо дул ветерок, и млела душа чувством к родной вольной округе.

На другом конце станицы послышалась песня:
Скакал казак через долину,
Через Кавказские края.
Скакал он садиком зеленым,
Кольцо блестело на руке.
Кольцо казачка подарила,
Когда казак ушел в поход.
Она дарила, говорила,
Что через год буду твоя.
Вот год прошел, казак стрелою
В село родное прискакал,
Завидел домик под горою
Забилось сердце казака…

Песня звучала задумчиво и раздольно, то набирая силу, то так же тихо угасая. Она буйствовала, вызывая ликование.

Старая казачья песня мешается в крови парня с близкой синевой неба, ковыльным ветром, ароматом луговых цветов. Странное волнение слабит плечи Тимофея – теснит, пугает и томит красота горного пейзажа. Рядом с этой красотой станица мизерна с ее плачем и смехом, мгновенным счастьем и долгим дымом забот. Однако волнение пролетает скоро, как ветер, как облако, и к вечеру мысли у Тимофея другие.

На другой день отец созвал родню, было человек тридцать. Так они сидели вместе последний раз. Все тосты были за скориковскую породу, за героя Тимофея, ее прославлявшего ныне.

Аннушка весь вечер тревожно глядела на брата. У нее было лицо молодой монашки, готовой на подвиг смирения и сочувствия. Хотелось вернуться с фронта живым и опекать ее до конца.

Через десять дней Тимофей уехал на Кавказский фронт.

А вскоре на фронт отправилась и очередная казачья сотня.

Часть вторая Роковой час монархии

Цари! Я мнил, вы боги властны,

Никто над вами не судья,
Но вы, как я подобно, страстны,
И также смертны, как и я.

(Г. Державин.)

Глава X

1

Два с половиной года войны принесли неисчислимые бедствия и страдания народам всех воюющих стран. Однако в 1914–1916 г. г. на Россию пала главная тяжесть войны.