От воровства к анархизму

А партія дашнакъ-цаканъ шутить не любитъ. Послѣ такой угрозы анархистамъ ничего не остается, какъ или подсчитать свои силы и быть готовымъ къ бою, или же сейчасъ же и совершенно прекратить экспропріацію частныхъ капиталовъ.

Но первое едва ли возможно. Едва ли анархисты настолько усилились, чтобы могли рискнуть вступить въ открытую борьбу съ такой прекрасно вооруженной и великолѣпно дисциплинированной партіей, какъ дашнакъ-цаканы.

Остается второе покориться требованію и оставить частные капиталы въ покоѣ. А это само собой сузитъ поле дѣятельности экспропріаторовъ и освободитъ силы анархистовъ для борьбы на чисто теоритической почвѣ.

Съ другой стороны и соціалъ-демократы тоже въ значительной степени заставляютъ анархистовъ быть

осторожными. Чистота нравовъ и идеаловъ — первое орудіе въ борьбѣ партій и группъ. А соціалъ-демократы, конечно, не упускаютъ случая, чтобы указать на вольное обращеніе съ групповыми суммами, если такіе факты имѣются на лицо. Такія указанія дѣлаются въ интересахъ конкурренціи пропаганды. А конкуренція тутъ обостряется еще и тѣмъ, что соціалъ-демократы теряютъ своихъ членовъ въ пользу анархизма.

Такъ, по крайней мѣрѣ, было до конца февраля 1907 года. Въ городѣ, о которомъ я говорилъ выше, вся группа анархистовъ состояла изъ бывшихъ соціалъ-демократовъ, за исключеніемъ одного интеллигента, бывшаго народовольца, кажется.

Все это само собой въ значительной степени умѣряетъ вліяніе профессіональныхъ экспропріаторовъ и сдерживаетъ анархизмъ въ его идейномъ руслѣ, не пуская на поля чисто экспропріаторскаго утопизма.

Но по настроенію отдѣльныхъ анархистовъ и даже цѣлыхъ группъ этотъ утопизмъ отражается въ значительной степени. Мечта объ экспропріаціи часто главенствуетъ и не покидаетъ иныя головы ни днемъ, ни ночью.

ГЛАВА XIII

Іюнь 1907 года. Населеніе арбатской полицейской тюрьмы въ крайней степени взволнованности.

— Привезли экспропріаторовъ!

— Привели, а не привезли!

— Говорю: привезли, — такъ, значитъ, привезли.

— Своими глазами видѣлъ: привели! Пятеро арестованныхъ и девять человѣкъ конвойныхъ, со штыками!

— Выдумывай! привезли въ санитарной каретѣ, раненыхъ — и прямо въ пріемный покой!

Такими фразами перебрасывались заключенные черезъ окна 14 іюня.

А въ результатѣ—нетерпѣливое чисто тюремное ожиданіе:

— Привезли или привели? То есть, доставили живыхъ и здоровыхъ или раненыхъ, а, можетъ быть, и умирающихъ?

Но черезъ полчаса оказалось, что и привезли и привели. Одного привезли, а остальныхъ привели подъ усиленнымъ конвоемъ.

Это была группа, захваченная въ тотъ же день на Александровскомъ бульварѣ.

Они сидѣли на двухъ сосѣднихъ скамейкахъ. Отрядъ полицейскихъ окружилъ ихъ и началъ по нимъ стрѣльбу. Такъ, по крайней мѣрѣ, передавали намъ они сами. Одинъ изъ группы, именно бѣглый матросъ Кузнечиковъ началъ отстрѣливаться изъ браунинга, ранилъ околодочнаго и прохожаго кадета, бросившагося задержать его, и убилъ дворника и дѣвушку изъ публики, послѣднюю случайно, а потомъ выстрѣлилъ себѣ въ грудь. Пуля прошла на вылетъ черезъ легкое.

— Должно быть къ вечеру умретъ! — говорили его товарищи, когда ихъ привели изъ конторы и водворили въ камерѣ № 4-й, по одному съ нами корридору.

Но онъ не умеръ къ вечеру, живъ былъ и на другой и на третій день. А на восьмой или на девятый день мы уже гуляли вмѣстѣ съ нимъ по полицейскому двору.

Это былъ приземистый, мускулистый, чрезвычайно подвижный человѣкъ, здоровый, крѣпкій, энергичный.

Никто не сказалъ бы, что всего 8–9 дней назадъ нуля пронзила его легкое.

Онъ былъ совершенно здоровъ.

— Зачѣмъ вы позволили выписать себя? — удивлялись окружавшіе его заключенные.

— Я самъ просился.

— Какъ — самъ? Зачѣмъ? Тамъ воздуху больше, а у васъ легкое прострѣлено?

— А на какой оно мнѣ чертъ, легкое то?

Всѣ опустили головы. Молчаніе.

Правда: зачѣмъ ему здоровое легкое, когда его ждетъ «вѣрная» висѣлица?

Онъ — покойникъ въ самомъ недалекомъ будущемъ ⁴). Самое большее, ему осталось жить два-три мѣсяца.

— Тамъ (въ пріемномъ покоѣ) полицейскій только торчитъ передъ тобой и днемъ и ночью, а тутъ все же люди! — обвелъ онъ рукой вокругъ себя.

Скорѣе къ людямъ!

Онъ любилъ людей. Или, вѣрнѣе, онъ не могъ жить безъ людей, не среди толпы. Его живая, энергичная натура требовала постояннаго общенія, непрерывнаго обмѣна мыслями.

Это былъ агитаторъ по натурѣ, отъ рожденія и до смерти и… утопистъ. Его мечты не знали предѣла; а его рѣшимость тотчасъ готова была слѣдовать за его мечтами.

Его мысли, конечно, были сосредоточены на побѣгѣ. Иначе и не могло быть въ его положеніи.

И онъ каждый день изобрѣталъ новые планы побѣга, — планы всегда безумно смѣлые, но всегда и не сбыточные.

И замѣчательная особенность: онъ чрезвычайно легко отказывался отъ своихъ плановъ. Достаточно было указать на какую нибудь деталь, устраняющую возможность успѣха, какъ онъ уже спѣшилъ согласиться.

— Да, правда! Это не подходитъ.

Повидимому, онъ и самъ не придавалъ серьезнаго значенія своимъ планамъ, а просто фантазировалъ, что бы отвлечь свое вниманіе' отъ предстоящей ему смерти.