Отава

В иссиня-бархатистом небе, наискосок, ярко вспыхнул хвост упавшей звезды. Ленька проследил глазами, пока не угас ее след, еле слышно вздохнул. Вот так и Вера… Жила, светила ровным, тихим светом, и мало кто знал ее. Зато конец яркий, красный, как у этой падучей звездочки.

Все свершилось в каких-нибудь два дня.

Не опомнился еще Ленька, как стал известен приговор — казнь через повешение. В то же утро по станице зловеще забелели листки с распятым черным орлом. Люди возле них не задерживались — десяток крупно выбитых на машинке слов прочесть можно и походя. А к вечеру — казнь.

Помнит Ленька все урывками, как тяжкий сон… Под ноги попалась свежая щепа… Догадался: от виселицы — крепили к телеграфному столбу балку, «перекладину»… Машина открытая… И Вера, в светлом платье… Кто-то в черном, костлявый, с худым длинным лицом, открыл перед нею дверцу… Возвышение дощатое, как и балка. Доска к доске, все подогнано, затесано с немецкой аккуратностью. Не успели только закрасить — времени в обрез…

Солнце остановилось у самой кромки парка. Оно не спешило скрыться за помрачневшую желтую стену деревьев— хотело посветить ей последний миг… Чьи-то руки, большие, красные, вытягивали, будто веревку из колодца, золотисто-белую пушистую косу из наброшенной уже на шею петли… И руки Веры, такие же золотисто-белые, как и коса, сторожко приготовились у груди подхватить ее… Даже палач не посмел бросить такое богатство, а бережно опустил в руки хозяйке.

Больше Ленька ничего не помнил.

Произошло это вчера. Вторые сутки пошли, как Вера там, на площади… Возле нее — немец с автоматом из личной охраны коменданта. Пост меняется каждые четыре часа, днем и ночью. По приговору полевого военного суда преступница должна висеть всем на страх и обозрение ровно четыре дня.

Вымерла площадь со вчерашнего вечера. Охотников не было на такое зрелище. Не было нынче утром людей и на базаре. А в ближайших домах, у кого окна выходят на станичную площадь, даже на день ставни не открывались.

Вчера же ночью Молчун неожиданно предложил украсть Веру и похоронить — не дать издеваться над мертвой. Сенька и Андрей его поддержали (сидели они у Ивиных в кухоньке. Самой Галки не было, ушла на станцию к Скибе до казни, не знает еще ничего). Ленька, тупо разглядывая ногти, удивился: почему эта мысль не пришла в голову ему?

План был готов тут же. У Андрея дежурство в следующую ночь. Сеньку он пошлет патрулировать на соседнюю к площади улицу, за парк. Одного. Из парка и действовать. Там шагов пятьдесят-шестьдесят до виселицы. К часовому подойти как полицейский патруль. Закурить, завязать разговор. Убивать немца не стоит: возьмут заложников. Сенька вызвался забить кляп в рот… фрицу. Похоронить решили в школьном дворе.

Днем Ленька сам выбрал место для могилы (под кленами, напротив окон 9-го «Б», куда Вера должна была ходить в этом году). Отметил в траве носком полуботинка. А дождавшись темноты, начали рыть яму. Первый шар снял сам. Теперь сидел на каменных ступеньках главного входа. Молчун с Гринькой докапывали. Где-то тут вдоль забора патрулировали Карась и Колька. В школе пусто, опасаться некого. Могут только с улицы, в калитку. На эту улицу Андрей обещал вовсе никого не ставить.

Подошел кто-то. Выдохнул шумно, сел у ног, ступенькой ниже.

— Ты, Молчун?

Следом за братом явился и Гринька. Отряхивая колени, спросил:

— Лопатку куда?

— Тут и спрячь.

От пожарки глухо, относимые ветром за Сал, долетали удары колокола. Ленька спохватился поздно.

— Погодите, сколько? Десять? Одиннадцать?

Гринька совсем не считал. Ленька с досады плюнул, чертыхнулся. Свистнул условно, сзывая постовых.

— Кто-нибудь уж из них считал.

Молчун откашлялся в кулак, прочищая пересохшее горло, буркнул:

— Одиннадцать…

— Не врешь?

Крутнул шеей Молчун, как молодой бычок в ярме, но промолчал. Подтвердил Карась, прибежавший на зов первым.

Ленька заторопился. Последний раз напомнил каждому свое место в предстоящем «деле». Сбор в парке около музыкальной будки. Добираться туда по одному. Задержал Карася, шепнул:

— Ты за мной…

В парке сухой, жестяной шум, скрежет голых сучьев. Ветер звенел пересохшей, не облетевшей с дубов листвой. Листья и под ногами. Бредешь по колено, как по песчаной отмели. Когда знаешь каждую ветку, так и глаза в темноте будто различают. Ленька остановился, ожидая матюкавшегося позади Сеньку.

— Слепой, что ли?

— Тут будешь слепой…

— Держи на аллею вон.

Возле деревянной, крашенной синим музыкальной будки, сделанной наподобие четвертушки шара, в затишке сидели уже Карась и еще двое братьев. Пригляделся Ленька.

— А Гриньки нету?

— Кольки, — поправил Карась.

— Кольки?..

— Не заблудится, — успокоил Гринька, опять окуная конопатый нос в тепло рукава.

Сенька стащил с плеча винтовку, положил ее на листья, присел рядом. Карась видел, как он перекладывает что-то из кармана в карман поддевки. «Тряпку, — догадался. — Фрицу рот забивать».