Отава

Протяжно заскрипела у кого-то неподалеку калитка. Ворохнулось сердечко… Вспомнил: у Ивиных! Боялся повернуть голову. Вот и шаги. Осторожные, легкие… Ее! Черканула носком — споткнулась. Затопала, стряхивая пыль. Ощущал Мишка, как под ладонью холодеет камень. Проводил взглядом белые, наведенные мелом тапочки. Глянул в спину, когда Вера поравнялась с соседним двором. Цветастое платье туго обтягивало ее в поясе. Тяжелый узел волос, по-модному наверченный на макушке, червонным золотом горел на утреннем солнце. Держалась она неестественно прямо — чувствовала на себе его взгляд. До поворота на площадь провожал. Свернула за угол школьного забора — оборвалось в груди. Тупая, ноющая боль.

До слез потянуло Мишку к скрипке. Зашел в дом, снял ее со стены и направился к Салу.

Кто-то подошел. Догадался по шагам: мать. Опустил скрипку. Катая желваки, ждал, с чего начнет. С того вечера, когда приезжал комендант, они еще не разговаривали. Избегали друг друга.

— Завтрак стынет, сынок…

Мишка не ответил. Повернулся к ветерку — не хотел показывать матери мокрые глаза.

Подступила Любовь Ивановна к обрыву, задумчиво оглядывала степь. Сдержав вздох, спросила:

— Видишь во-он тот курган на бугре? Мы ездили туда за тюльпанами. Ты маленький был… Как конь от нас ускакал, помнишь? Отец пешком ходил за ним в станицу. Да как же ты не помнишь? Бегал уже ты…

Взяла под локоть, легонько потянула:

— Идем, сынок. Бабушка тоже не ест…

Как от горячего, отдернул Мишка руку. Потоптался, как конь перед препятствием, двигая ноздрями, взорвался:

— Выжил, гадюка… Папка рубанул… Шрам. Не нужна мне его жалость! Ни его… ничья! Вот! Петька и не брат вовсе… Ты обманывала нас!

Щеки у нее побелели, но взгляд сына выдержала.

— Не заслужила я, сынок, упреков. Подобного даже от твоего отца не слыхала за всю нашу жизнь.

Не видал Мишка, как к лицу ее возвращалась кровь— глаза застелили слезы. Повернулся и пошел напрямик через цепкие кусты терна, разгребая локтями. Возле моста догнал его Горка. Отдышался, выпалил:

— Верка коменданта убила!

Замедленно доходил смысл; еще не совсем поняв, Мишка почувствовал удушье. Хриплым, не своим голосом переспросил:

— Кого?

— Да коменданта… — уже неуверенно и не так горячо повторил Горка. — Слыхал, мать моя Галке Ивиной через плетень шумела. А у нее как раз тот полицай сидел… и Ленька.

Мишка, щурясь, глядел на разлатое облачко; оно будто зацепилось за оголенный сучок качуринского тополя. И не мог сам понять, отчего так вдруг полегчало у него на душе?

Глава двадцать восьмая

Недвижимо висели над станицей тучи. С утра сеял дождик, частый, колючий. Будто черной краской вывозили плетни, дороги, тесовую обшивку домов. А к полудню с Мартыновского бугра потянуло ветерком. За-ворочались потревоженные тучи; вскоре очистился западный край неба. Вышло на синюю волю солнце. Огнем занялись сады. Позеленевшая вторично степь за речкой паровала, как весной. Позади, в сторону Нахаловки, на Терновском бугре грозной неподступной стеной встали сдвинутые тучи.

Желтые с красными прожилками щепки подскакивали вверх и шлепались в бурьян. Яблоня со стоном отзывалась на каждый удар топора. А Мишка, обливаясь потом, сек, сек…

С весны бабка точила его, чтобы выкорчевал дерево— место занимает в саду да глаза мозолит голыми сучьями. Нынче вот время указало. Наткнулся на яблоню и вспомнил бабкину просьбу. Руки даже зачесались, так захотелось свалить мертвечину. Попробовал своим топором. На пятом взмахе разлетелось надвое топорище. Спасибо Горке, принес из дому. Наш, русский, — наверно, саперы бросили, — тесак отточенный, а рукоять гладкая. Идет со звоном в сухое, перестоявшееся дерево. Тут же сидел под черешней и Горка. Копая щепкой землю, ждал, пока Мишка разогнет спину. Он уже раскаивался, что передал ему услышанное под окном Ивиных. Лишняя горечь, а то и обида. Пока Верку держали в гараже под стражей, он, Горка, измотался; нес Мишке все виденное и слышанное. От каждого известия он отделывался молчанием, бледнел да катал под кожей щек желваки величиною со сливу. А вчера, после казни, прямо с площади пропал. Весь ярской край выбегал Горка. До потемок искал. Ни дома не было, ни в садах. Увидал нынче рано утром за сараем. Стоял он одетый, толкал ногой «штангу», но руки держал в карманах. Догадался по захлюстанным штанам и ботинкам, что где-то уже бродил по мокрой лебеде, а то и вернулся только после вчерашнего домой. На его осторожный вопрос Мишка не ответил. Ни слова не молвил и спустя час, когда Горка передал ему подслушанный разговор у Галки Ивиной. Красноголовый Молчун предложил украсть труп Веры с площади и похоронить. Поддержали его «полицай» и Сенька Чубарь. Ленькиного голоса Горка не слыхал, хотя знал, что тот тоже сидит в кухне. Выдавил из него несколько слов, когда принес топор. Подбрасывая его в руках, похвалил:

— Ага, это секира.