Отава

— Ей-богу, господин начальник. А ежели по правде, я малость пропустил. На крестины звали там до одних. А что касаемо Леньки… Насчет этого он не мастак. Другая нужда его завела до нас.

Илья покосился. Дым задержал, боялся дыхнуть: не прослушать бы, какая еще «нужда».

— Краля тут одна…

— Кто?

— Да деваха… Не хуторская, из Ростова.

Илья ворочал языком во рту сигаретку. «Вот оно в чем закваска… С умом поставлено: девку даже приспособили». Спросил как можно спокойнее:

— Очутилась как она тут… ростовчанка?

— У родичей. С матерью они. Вскорости после немцев явились. Такая, знаете, бедовая… Полковнику-румыну шарики за ролики завела. Другую неделю из хутора не выберется. И полк свой бросил. Тут, в соседних хуторах, квартируют. Ворюги, спасу нет. Скирды последние потравили, до катушков догреблись…

— Ну? Ну?

Подогретый явным интересом гильфполицая, Панька и вовсе развязал язык:

— Так он, Ленька, отбил ее у румына. Вчерась на виду всего хутора увел из-под носа барона. В степь…

— Свадьбится, выходит? — Илья подбил пальцем усы.

— На мази дело.

Вскоре Качуре удалось видеть «кралю» своими глазами. Атаман прислал сообщение: в контору нагрянуло какое-то высокое начальство. Страх и служба заставили его ехать на доклад к хозяевам. Дозволил и полицаю сесть в тачанку рядом с кучером. Вывернулись из тесного проулка, Панька, указывая кивком, сказал подобострастно:

— Гляньте, она…

Кучер тронул лошадей рысью. Но Илья успел окинуть взглядом тонюсенькую девчурку с мальчишеской челкой и ярко-дерзкими глазами. С трудом удержался, чтобы не оглянуться. Передохнул свободнее — понимал, замести следы сына будет сподручнее. Два человека опасны — пан Терновский и Воронок. Этого чернозевого пса можно заставить молчать, а комендант… Крепко, за самое горло он держит его, Илью Качуру.

Но та рука вдруг разжалась. Упала плетью, как перебитая. Протискался Илья между машин, тесно обступивших контору. У крылечка встали перед ним два автоматчика. Тотчас расступились.

— Пан Качура?

Илья поднял голову. В дверях — офицер, молодой, незнакомый. Тонкие белые усики дергались на припухлой юношеской губе — едва сдерживал какое-то радостное волнение. Щелкнул весело каблуками и, подкинув руку к лакированному козырьку, представился:

— Обер-лейтенант фон Дёрр, комендант Терновской станицы;

На недоуменный взгляд гильфполицая новоявленный комендант вздел кверху руки, покрутил головой, как бы говоря: на этом свете все так случайно и недолговечно…

— Вернетесь в станицу, жду вас у себя. Откозырял, крутнулся на каблуках и пошел играющей походкой. Занес уже в кабину ногу, обернулся:

— Слыхал, у вас партизанами убит сын… Скорбно. Генерал Гросс… и я приносим вам соболезнование.

Водил Илья Качура шеей, как бык, выпряженный из ярма, хватал ртом утреннюю прохладу. Дышать стало вольнее, но во всем теле он внезапно ощутил ноющую боль. Едва дотащился до тачанки.

Глава сорок третья

К вечеру притрусил снежок станицу. Принарядилась, похорошела, будто платком козьим укуталась. Брел Сенька по парку. Листья палые, а сверху еще снег — по колено утопал сапогами. На голых верхушках деревьев гроздья галок. Орут, как на толкучке. Свистнул. Захлопали крылья, затрещали ветки.

В калитку не пошел, нырнул в дыру. Затосковавшими глазами поглядел на синий бугор: за ним его хутор. Запекло в сердце. С завистью проводил стаю галок, правившихся в ярские сады на ночевку.

Другой месяц без отлучки Сенька в станице. Ни разу не довелось побывать дома. Что там теперь? Аля как? Мать наведывалась. Ни привета ни ответа. А спросить неудобно. Кто-нибудь из парней был бы, можно завести и разговор. Так хотелось тогда пробраться с Ленькой на аэродром!..

Аля вспоминалась каждую свободную минуту. И в карауле, и на квартире, у тетки Груши. Смыкал глаза — ясно видел заходящее солнце, накатанную, как холстина, дорогу и ее, Алю, на раме. Восстанавливал даже запах, исходивший от нее, — знойной степи, полыни. В мыслях старался обегать тот позорный испуг… И синий насмешливый прищур глаз: «Испугался?» Понятно, какая девка станет с ним после того гулять. Надолго пропал сон у парня.

Понуро свесив голову, Сенька старался наступать в свежий лошадиный след. Лошадь прошла только что: след чернел на заснеженной дороге, похоже, кто четки калмыцкие бросил на скатерть. Ткнулся в чьи-то хворостяные отвернутые воротца. Застыл: двор тетки Груши! Да это же из Кравцов кто-то!

Издали угадал Дикаря. Как человеку, обрадовался. Сдавил храп, на стегне пригладил мокрую натопорщенную шерсть. «В степи снег захватил, — подумал. — Кто же такой?» А сердце стучало, будто по нему, как по наковальне, молотками ходили.

Вместе с уличным холодом ввалился в жарко натопленную полутемную комнатку. С надворной белизны не сразу признал в укутанном детине Ваську Жука. Выдал голос, басовитый, обветренный:

— Здорово, здорово, служивый.

Швырнул Сенька на топчан кубанку, сбросил поддевку. Налетел на дружка с кулаками. Васька кряхтел на скрипучей табуретке, но не увертывался.

— Тут и не пробьешь… Зиму пугаешь? Навьючил шубу, черт. И винцараду еще сверху… Ну-ка, вываливайся.