Отава

В школе при свете чадящей гильзы увидал Алю. Она сидела в дальнем углу, прижатая сбитыми в кучу девчатами. Притихшая на диво; глаза от света коптилки горячечно блестели. Бледнее выглядело и лицо. В его сторону не смотрела. Видал он ее еще по теплу — простоволосую, босоногую, в платьице; теперь на ней мальчишеский шлем из коричневой поросячьей кожи, ношеное легкое пальто, а на груди бантом выбивался такой же синий, как и глаза ее, шелковый шарф. Оттого Аля была наряднее и праздничнее хуторских девчат, тепло укутанных в пуховые платки и телогрейки.

Девчата пошушукались и одна за другой прорвались сквозь ребячий заслон к двери. Вывела Катька Гребнева. За девчатами подались и хлопцы.

Сенька с ненавистью глядел на мечущийся огонек. По девичьим припевкам понял, что улица развалилась окончательно: стайки пошли каждая на свой край. Прислушался: к какой прибилась Аля? Голоса ее не слыхать. Далеко уже в проулке взвился высокий плачущий Катькин голос: «Ага!» Следуя правилу тушить свет последнему, дунул на пламя и пошел к двери, выставив впотьмах локоть, чтобы не стукнуться лбом о притолоку. В чулане с кем-то столкнулся. Еще не слыша голоса, по запаху духов догадался…

Глава сорок четвертая

Смерть Никиты примирила на короткое время супругов. В комочек сжалась Анюта. Днем двигалась, что-то делала, горе материнское выплакивала ночами. Понимала разумом: не заслуживает покойный, чтоб по нему так убивались, но сердце-то не речной голыш. Какой палец ни обрежь, боль одинаковая. Догадывалась, чьих рук дело… И не осуждала. Только страх крепче брал ее, когда думала о младшем…

Надломилось что-то в душе и у Ильи. Сник, увял, словно куст чернобыла у дороги, сбитый колесом. Куда девалась недавняя лихость в осанке, в повороте головы. Тускл, блуждающ взгляд. Погас будто и малиновый верх каракулевой папахи. Не по-людски седели и волосы: клочка-ми, как у волка. То на виске проступит серый клок, то на темени.

Похороны прошли без людей, без пьянки. Отвез сына на кладбище сам ночью. Набивался в помощники Макар — отмахнулся. Двое не то трое суток безвылазно провел дома. Ходил по двору как полоумный. Остановится возле огорожи, глядит куда-то, а пальцы быстро-быстро ощупывают сучки, трещины на бревне, похоже как слепой. Или в саду: упрется взглядом под ноги, а руками перебирает вишневые голые ветки.

Анюта со страхом наблюдала за ним. Сама, грешным делом, наливала ему за обедом самогонку. Он отсовывал стакан локтем, на ощупь брал ложку. Ел не ел, просто сидел, глядя в темный угол, за печь.

Вымолвил нынче со вздохом:

— Вот она как обернулась… жизня.

И впервые за эти дни глянул на жену осмысленным взглядом.

Отвела Анюта глаза: страх ли бабий скрыть хотела за него, мужа, или ненависть к нему за поруганную, разоренную дотла им самим же эту «жизню».

Вывела Илью из душевного оцепенения весть о поражении немцев на Волге. Новый комендант заметно благоволил ему. Толкнул застрявшее было в бумагах пана Терновского дело о формировании при полиции кавалерийской сотни из калмыков и казаков. Спешно составлялись списки новобранцев; в хутора выслали комиссию с районным ветврачом по отбору верховых и обозных лошадей, добрых бричек и арб. Атаманам тут же вслед были разосланы бумаги, в коих строжайше запрещалось изнурять в работе клейменных ветеринаром лошадей. Велено поставить их на вольные корма до особого распоряжения. К лошадям должны быть седла, упряжь.

Забывался Илья на службе, а дома клещами охватывала тоска. Забыл дорогу к Картавке — возвращался трезвый. Покинул его и сон. Ночи напролет переворачивается в перине, скребется, вздыхает. До света уже копается на базу: вычищает, меняет подстилку. В сарае обопрется на держак вил, прислушивается, как вздрагивает под ногами земля (на воле не слыхать, а под кровлей отзывается). Или станет на колени, припадет ухом. Так еще явственнее доносится.

Как-то Анюта застала его за таким занятием. «Господи, молится. Не рехнулся?» — подумала с тревогой. Илья, сердито запыхтел сигаретой, взялся за вилы.

Разгадку такому диву принесла Качурихе кума Марея. Поманила к плетню, боязливо озираясь, полным голосом сообщила:

— Чула, кума? Большевики герману вязы скрутили. Гром бей, не брешу! Не поленись, прокинься до свету да нослухай… Притули ухом к земле. Гудёт. В кухне али в сарае и вовсе дюже слыхать. Спробуй.

На другое утро Анюта поднялась раньше мужа. Выпроводила в проулок корову с бычком, вернулась на баз. Еще не успела приложить ухо, ладонями почувствовала. Защемило под сердцем; сдерживая рыдания, пошла из сарая. В дверях столкнулась с мужем. Машинально, по привычке хотела дать ему дорогу, но он отступил. Гневом налились глаза у нее. Замутненный слезой взгляд был нестерпимо блескуч и ненавидящ.

Мял Илья в руках папаху. Захлопнулась за женой дверь, а он все топтался на базу, не осмеливаясь ни ступнуть в сарай, ни пойти вслед за ней в кухню.