Отава

Перескочил мост, на гребне крутого выезда столкнулся с верховым. Знакомый калмык из соседнего хуторка, Даржа. Был он у Качуры в телохранителях, а теперь вместо Андрея заворачивает военным «отделом» — инспектор. Остановились.

— В Кравцы?

Инспектор красиво избочился в дорогом скакунеком седле; глянул, как царь, в черноту Мартыновского бугра, покачал мудро головой.

— Вертай назад.

Сенька, любуясь темно-гнедым тонконогим англо-арабом, ожидал, пока Даржа прикурит. Ловко, тремя струями — две из кругленьких ноздрей, а одну изо рта— выпустил он дым, вбил опять свое:

— Вертайся назад.

Слыхал Сенька про старинный калмыцкий адат, повадку: бывало, при встрече сроду калмык не скажет русскому, что видал на своем пути. «Не видал, не бачил» — вот ответ. При Советской власти вся та царская закваска была забыта, и Сенькины сверстники-калмыки знали ее тоже понаслышке. Но нынче жизнь повернулась на старое, надо придерживаться обычаев дедовских. А ему, такому большому начальнику, и вовсе.

— Думаешь, того черного побоюсь?

Пошел Сенька на хитрость; знал, причина в чем-то другом, не в надвигающейся ночи. Подобрал поводья, тронул. И не утерпел Даржа: в глубоких без ресниц прорезях глаз метнулся испуг. От всей его величавой осанки остались одни накрест взятые по дубленому полушубку ремни да курпейчатая папаха с зеленым верхом. Ткнул нарядной, в махрах, плетью в темень на белом бугре, страшным шепотом заговорил:

— Волки! По Бурмате пошли… К вашей дороге, на Кравцы. Семнадцать штук насчитал! Неправду говорю? Налетишь, ей-ей…

Укрепил Сенька на голове выгоревшую кубанку, кивнув на прощанье инспектору, дал повод Дикарю. Подхватил ветер бурку; захлопала она крыльями, то взвиваясь выше головы, то падая на круп жеребца. Дикарь туже прижимал уши — наддавал ходу. Черно брызгали ошметки от задних ног. «В Румынию… Помещицей румынской захотелось… А русской столбовой дворянкой не желаешь? Не-ет, мы устроим тебе проводы… Так не уедешь… Нет-нет!» — возвращался Сенька к своим горячим мыслям.

Лесопосадку проглядел. Голую степь, целину, почувствовал по бегу лошади. Сбавил ход, осмотрелся. Потемнело заметно. От станичного моста бугор был еще различим; теперь он стушевался с небом. По рыжей стене буркунов догадался: Бурмата балка.

Дикаря перевел на шаг. Тревожно вглядывался во все темное, кусками. Поймал разгоряченной щекой ветерок, подумал: «Если они не перешли еще дорогу, ветер нанесет лошадиный запах…» Заметил: жеребец спускается в балку уверенно, без тревоги — животные чуют беду раньше человека, — успокоился и сам.

Из балки поднялись шагом. Выставились на пригорок, Вскинул вдруг Дикарь умную горбоносую голову, навострив уши, втянул с храпом воздух и сам взял с места в карьер. Только просил повод. Сенька вертелся в седле, стараясь увидать, что творится за спиной. А беда висела. сбоку. На чистой, без кустика заснеженной глади (это уже был выгоревший сенокос) зловеще выгибалась черная цепочка. Волки шли наперерез, тесно, хвост в хвост. Интервал держали строго. Первый оторвался шагов на полсотни. По легким броскам его Сенька с холодеющим сердцем определил, что встреча неминуема. И произойдет она не дальше как на том вон подъемчике из низины. Почуял это, наверно, и Дикарь. Не упуская волка из виду, хватал широко раздутыми ноздрями подмороженный воздух и наддавал.

Сенька нетерпеливо сжимал в мокрой ладони рубчатую колодочку нагана. На смену оторопи явилась ребяческая горячка. С искренней досадой заметил: черное, скачущее сбоку, отодвинулось, надо больше поворачивать голову, чтобы видеть. Проскочил мартыновскую насыпанную дорогу. Тут уже совсем отлегло: хутор — вот он, в лощине. Проступала чернь садов; белым облаком повис над ними правый бугристый берег Сала. Завиднелись и крайние дворы. Из озорства уже, откинув руку, выстрелил Сенька, гикнул ожившим голосом и выпрямился в седле. Так и влетел на всем скаку в темный проулок между школой и хатой деда Тимохи.

Что-то невидимое рвануло голову, огнем обожгло рот. Взмахнул Сенька руками и уже почувствовал, что лежит на земле. Услыхал людские голоса, с трудом приподнялся на локоть. К нему наклонились два не то три парня, из двери школы выбегали еще… Неподалеку тихо заржал Дикарь.

— Тю, Чубарь!.. — вскрикнул над самым ухом чей-то знакомый голос.

Еще не совсем сообразив, что случилось, поднялся Сенька на ноги. Кто-то разыскал и нахлобучил ему на голову кубанку. Несколько рук потянулись сбивать снег с бурки.

Разъяснилось, когда крикнули:

— Кабель вот, хлопцы! Оборванный…

— Бабка Тимохина белье на ночь убрала, а его снять забыла. И налетел вот…

Зачерпнул Сенька пригоршню снега, протер окровавленные губы. Глотал снег, утолял жажду.

— Дикаря отведите на конюшню, — попросил.