Отава

Ленька видал, как отец, поправляя суконную гимнастерку, сурово покосился на дядьку. Жесткая складка пролегла меж бровей.

— Нонче же приказ издам. Поголовно чтобы форму носили. А то… партизанщину развели. Кто в чем, как на базаре.

Никита заметил, что Воронок ходит до сей поры в черной сатиновой рубахе.

— И Воронку хвост прищемлю!

Так вчетвером и вышли. Никита с отцом впереди. Ленька увязался за дядькой. Всю дорогу до полиции подбивал его на рыбалку. Глушить можно в ерике карасей гранатами или толом. Рыбы — уйма, руками бери.

На повороте около школы встретилась им Галка Ивина. Прошла — ни здравствуй, ни прощай, ровно бы ей попались на пути не люди, а полосатые верстовые столбы. На замечание Макара головы не повернула.

— Ишь, поганка, — обиделся безрукий. — А ить крестница. Кумом довожусь батьке ее.

В складе Ленька интересовался зелеными коробками, ворохом сваленным и в дальнем углу. А глаза искали совсем другое. Мотков шнура много и всякого цвета. Но какой из них бикфордов, подрывной? Разберись, если никогда не видал. По Мишкиной обрисовке, шнур тот белый, вместо медных проводков в середке — горючее вещество серого цвета.

Пошел Ленька на хитрость. Указывая ногой на моток кабеля, воскликнул:

— Это шнура подрывного столько, дядька Макар!

— На кой он тебе дался, шнур?

— Да так просто…

Ленька пожал плечами. Сел на ящик, досадуя на свою хитрость топорной работы — даже дядька раскусил его. Макар что-то писал, уткнув сизый нос в бумагу. Морщился от надоедливой мухи, косоротясь, сдувал ее, но отогнать рукой не догадывался.

— Тю, зануда! Окромя моей хари, и жрать ей нечего. Прилипла, мед вроде.

Глядел Ленька на поединок, усмехался, а сам обдумывал, как воротиться опять к разговору о шнуре.

Порог переступил Воронок. Поздоровавшись, умостился на тюк шинелей. Макар на приветствие его не отозвался. Не ответил и Ленька.

— Ну как, охотник?

— Чего явился?

Воронок смущенно потупился.

— Проведать заглянул тебя, Макар, — усмешливо ответил он, не поднимая глаз.

В упор разглядывал Ленька вчерашнего знакомца. Лицо сухое, скуластое, с голыми вдавленными щеками и с кустиками юношеского пушка на остром подбородке. Кожа на лице чистая, без морщин, но какая-то тухлая, омертвевшая, будто его много времени держали в темноте, взаперти, без доступа свежего воздуха и солнечного тепла. Глаза карие, улыбчивые и совестливые на диво. Зная за собой этот грех, он все опускает их, оглядывая кисти рук. А руки будто не его, достались по ошибке от другого человека, постарше намного, ростом покрупнее и не гнушающегося грязной, черной работы. Не ладони, а конские копыта. Потресканные, морщинистые, с короткими, словно обрубленными топором, пальцами. Со дня рождения, видать, не знают они мыла. Ногти не подрезаются — обкусывает или обламываются сами собой. До дурноты поганые руки.

Ленька, сплюнув, поспешил отвести от них глаза. Погодя опять глянул на лицо. На первый взгляд, Воронок только кажется молодым. В смоляном с синевою чубе, свисающем на лоб, проглядывает седина, худая детская шея изрезана морщинами. И еще успел заметить Ленька: уши у него без мочек, без мякоти, хрящи одни. И потому слуховые отверстия не в середине, как у всех людей, а снизу, под раковиной, как у зверей. И — торчком.

— А Никишка? Тут? — спросил Воронок Макара, охлопывая карманы.

— Не бегал за ним.

Макар и головы не соизволил поднять.

— Автомат ему приглядел. Нехай заскочит.

Достав мятую пачку, взял сигарету ртом. Полез толстыми обрубковатыми пальцами, вытряхивал, выбивал щелчком с исподу. Подцепил сразу две. Одну втолкнул обратно в пачку, другую протянул. Ленька замотал головой.

Потупил девичьи глаза Воронок. Зеленые пятна проступили на скулах. И так и этак переворачивал свои копыта, будто впервые видал их, потом сказал и не то чтобы спросил, а сказал утвердительно:

— Брезгуешь.

Когда он ушел, Макар, сведя голос до шепота, посоветовал:

— Полегче с ним, чертом. Не знаешь его… Оно ить как тебе сказать… Не думай, что совестливый напогляд, а рука у него легкая, наторенная. Батьки твоего подручный. Степка Жеребко да он. Двое вот. Да кубанец. Тоже пес.

Начал Ленька опять пробиваться к своему делу. Теперь осторожнее, издалека:

— Вчера лису Жульба задавил.

— Ишь ты. — Макар оторвался от писанины. — Где ж это?

— А за ериком, возле норы самой. Лисовин остался. Здоровый, во хвост, — отмерил руками. — Не веришь? Рвануть бы толом. Нору.

Догадался наконец Макар: шлепнул ладонью по щеке. Захихикал беззлобно, внимательно разглядывая убитую муху.

— Доигралась, голубушка. Щелчком сбросил с бумаг ее.

— Та добра такого хватает, толу. Можно и спробовать. — Почесал за ухом, добавил, будто продолжил прерванный разговор: —А шнур вона…

Сгреб бумажки в ящик стола, запер. Не знал, в какой карман опустить ключ. Направился было из амбара, остановился.

— Так тебе, говоришь, подрывного шнура? Оно ить, парень, такое дело с ним… шнуром.

Вынул из кармана садовый складной нож с деревянной колодочкой, протянул; сам в глаза не глядел.

— Отшматуй, скоко нужно. Да поживее. Вона, вона в сапётке. Ага, ага.