Отава

— Забудь, парень, о колхозах. За Волгой все, и напоказ не оставили. — Увидела его усмешку, шилом будто кто ее поддел: — Зубы ты тут не заговаривай! Плату, говорю, когда отдавать сбираетесь?!

— А-а, ты во-он про што… Да оно ить дело мое телячье… Про то у меня начальство имеется, чтобы платить тебе. Вот и зараз послали.

— «Начальство». — Картавка подобрала нижнюю губу. — Вон оно, начальство это, в той боковушке шкуру свою когда-то спасало. А теперь нос задрал в гору, про старое и забыл. А все вы, Денисовы. Небось давно кос-точки спрели, ежели бы тогда ишо Чека пронюхало.

Потянулся Макар к четверти, налил полный стакан. Выпил без отдыха. Не глядя на Картавку, мрачно сказал:

— Не мели, дура старая, чего не следует.

Соли подсыпал на болючее — и вовсе разошлась сводня:

— Ага! Ага! А к Анютке своей не ты пристегнул? Ты. Вот тут в моей хате и завязалось все.

Будто глиной белой вымазали щеки Макару. Привстал даже.

— Не вытрещай, ради бога, глазюки свои. Я пужайая. Двадцать с лишком лет комуняки стращали, и то на забоялась. А ты для меня — во! — показала на кончик мизинца. — Увидал? Мало тебе, черт безрукий, одну клешню отсекли. Ишо и другую бы надоть!

Макар плюнул с досады и снова уселся на прежнее место — с дурой свяжись, так и сам дураком станешь.

— Кочергу вон возьми, тетка Картавка.

Илья Качура стряхивал у порога каракулевую папаху. За руганью и не слыхали, когда он вошел. Поспешила Картавка навстречу. Еще не остывшая от смертного боя, приняла из рук знатного гостя папаху и долго носилась с нею, не зная, куда получше определить. Двинула ноздрями, спросила умиленно:

— Али дождик на воле, Илья Кондратьич.? Папаха вроде бы дождиком отбивает.

Потирая покрасневшие руки, Илья подмигнул ей весело:

— И нюх у тебя как у собаки гончей.

— Вы уж такое скажете. — Бобылка сомлела от похвалы.

За стол Илья сел на свое место, под иконой пречистой девы Марии. Пододвинула к нему поближе свой табурет и хозяйка. После третьего разлива Илья, не глядя на Картавку, подцепил двумя пальцами из нагрудного кармана гимнастерки пачку денег, спросил:

— Тебе какими, советскими али марками?

— Господь с вами, Илья Кондратьич. — Картавка отмахнулась. — Али я про них упоминаю?

У Макара сузились от усмешки глаза, но промолчал. Качура кинул пачку на стол, повелел:

— Ховай, ховай.

— Коли уж припираете… — Хозяйка согласилась. Мигом рассортировала бумажки — марки отдельно, советские отдельно. Марки вернула. Ровненькой стопочкой положила их около стакана начальника полиции.

— Эти красенькие нехай обратно.

— Чего?

На этот раз Макар не утерпел. Выстукивая костлявым локтем об стенку, смеялся до слез.

— Ты гляди на него, очумел, чисто очумел человек.

— Деньги, спрашиваю, почему эти не берешь? — Илья налег на край стола.

Вздохнула тяжело старая сводня, утирая концом за-вески губы.

— Не неволь, Илья Кондратьич. Видит бог, непривычные мы к ним. Вроде бы и запах у них не такой, чужой. Да вы пейте, пейте. Макарка, чем зубы скалить, наливал бы лучше.

Пока мужики выпили еще по стакану да закусывали, Картавка успела пересчитать оставленную у себя пачку. Втыкая ее в какую-то прореху, сказала так, между прочим:

— Тут толечко за одну цебарку перепадает. Илья, расстегивая тесный ворот, покосился:

— А тебе за сколько?

Смиренных глаз Картавка и не поднимала. Двигала по скатерке кухонный нож с подпаленной деревянной ручкой — место подходящее ему искала.

— Уж я тую бутыль, что кучер ваш на днях брал, в плетеночке, и в ум не кладу. А так ежели… то и цебарочек ишо семь-восемь. По-свойски это, Илья Кондратьич, без брехни.

— Ас брехней?

Брови сведены к переносице больше так, по привычке, но глаза у Ильи светились весело и задорно. И губы не в силах справиться с улыбкой. Самогонка брала свое. Подумала Картавка, что теперь, пока он навеселе и в своем соображении, самое время приступить к делу, какое она вынашивала в себе последние дни. Дело старое, быльем поросло, но спрос не бьет в нос. Захотелось ей сменить свою земляную халупу на хоромы тесовые. Не выпадали из головы слова самого Ильи Качуры, сказанные им во всеуслышание на митинге, когда вступили в станицу немцы, о том, что теперь власть наша и можно занимать свои дома, отобранные когда-то большевиками. Есть в станице такой дом, к которому какое-то отношение имеет и Картавка. Принадлежал он когда-то ее деверю, мужу сестры, монополыцику — николаевской водкой торговал. При Советах в нем размещалась районная прокуратура. Домик, правда, старенький, с покосившимся крылечком, но на виду, в центре самом, тут и базар и магазины, а главное, сохранились подвалы, где бы можно хозяйство свое самогонное расширить. Все-она уже там обнюхала и прикинула.

Повела Картавка дело умеючи. Для начала на шутку ответила шуткой:

— Ас брехней весь десяточек и наберется.

Смеялись все трое. Громче всех сам начальник. Протер Илья глаза после смеха, а на столе — еще одна четверть. Уловила хозяйка его удивленный взгляд, пояснила:

— Первак самый, сняток. И цены ему не сложишь.

Гостям наполнила стаканы «перваком» доверху, себе плеснула на донышко. Сама и подала каждому в руки.