Отава

Чокнулись, выпили. Илья только крякнул сквозь сцепленные зубы, а Макара под стол погнуло. Шарил не глядючи рукой по тарелкам — закусить искал чем-нибудь.

Придвинулась Картавка к локтю Ильи, шепнула:

— Кучера своего подошлите… Есть ишо такая. Специально, Илья Кондратьич, для вас берегу.

И тут же, не откладывая в долгий ящик, приступила к «делу». Путано плела о девере, о доме на базарной площади, о каком-то митинге. Илья, морща лоб, силился вникнуть в суть разговора. Отдышавшись, вслушивался и Макар. Не в пример своему начальнику, он сразу учуял, куда гнет старая шельма. Застучал кулаком по столу, требуя внимания:

— Тетка Картавка! Тетка Картавка! До оно ить… только пальцем ткни — и любой дом в станице… бери!

Широко повел Макар рукой, задевая на столе стаканы — сейчас он богач.

Помешали Степка Жеребко и Воронок. Ввалились в хату мокрые, грязные и злые, как цепные кобели. На сапогах у каждого по пуду грязи. Илья Качура, поправляя портупею, глядел на вошедших выжидающе. С уси-лием сохраняя на лице строгость, кивнул на стол:

— Присаживайтесь.

По виду их он понял, что с затеей ничего не вышло. А уточнять подробности при всех не решился.

Глава тридцать восьмая

Куском раскаленной докрасна скалы навис над Салом выступ тучи. Уходили тучи и дальше на запад, застилая полнеба, черные, навалом, слитные с бугром, похоже как земля и небо сомкнулись в заговоре против солнца, света. В чернокаменную стену часто вонзались белые дротики молний. Грома пока не слыхать — далеко где-то. А позади — небо чистое, лазурное, с легкими облачками, тронутыми стронцием и киноварью. И чувствовалось, что солнце где-то еще высоко, скрытое тучами.

У обрыва стоял Мишка. Склонив русую голову на скрипку, истово водил смычком. Спертая, душная тишина… Казалось, все занемело, слушая…

Вера подошла неслышно. По хрусту ломаемой веточки в ее пальцах догадался Мишка, что это она. Опустил смычок.

— Слышишь, слышишь? Звуки в ярах… тают будто, — наставила ухо. — Тихо как тут… А закат какой черный!

Потянулась рукой, сорвала опять веточку.

— Помнишь, и тогда так, весной? Кто-то подсунул мне на уроке записку. Я сразу догадалась… И пришла сюда. Ты тоже играл. Только этих туч не было…

Не оборачиваясь, Мишка угрюмо спросил:

— Утешать пришла?

— Нет…

Но Веру выдал вздох. Обернулся резко Мишка и ясно увидел в глазах ее вовсе не то, о чем она говорит. «Тоже не верит, как и все», — подумал с горечью и поспешил отвести взгляд.

— Гляди, туча какая! — ужаснулась Вера, показывая рукой в направлении оголенного сука на тополе. — Красная-красная. Как камень, того и гляди рухнет…

Она невольно подалась к Мишке. Схватила его за плечо. Сперва робко, потом смелее, смелее, руки ее обвились вокруг его груди. Так повитель вьется по стволу молодого деревца и с его помощью тянется ближе к теплу, свету, жизни. Ни грозы, ни бури не страшны ей.

— Подумать жутко, — заговорила Вера, прислушиваясь к гулким ударам его сердца. — Вчера еще… смеялись, пели, мечтали. В консерваторию ты собирался… Год один еще, десятый бы окончил…

Подняла голову, глянула на него снизу — в глазах все та же боль, страх.

— Странно. Разом обоих схватили. И наган, сам говоришь, у тебя нашли. Тебя выпустили, а его…

Губы у парня дрогнули. Стиснул их зубами, долго высматривал что-то за Салом в непроглядной темени.

— «Моя вина, что я в ту ночь на бугре… не был рядом с Федькой, — сказал он. — Больше никакой вины на мне нет. Отпустил комендант, да. А за что… у него спросить надо.

— А может, обещал им что? Ну, пригрозили… Мишка оттолкнул ее от себя. Не нашелся сразу что и ответить. Выпалил:

— Трус я! Шкуру свою спас! Вот. Поняла?!

— На горло берешь?

Позади, шагах в трех, злой черной силой нависла Галка Ивина. Руки крестом на груди. Калмыковатые глаза глядели в самую переносицу. Как от колючей снежной крупы прижмурился Мишка. Пристыженный, распираемый незаслуженной обидой, побрел он бездорожно по бурьяну, по-над самым обрывом.

Вера припала к корявому холодному стволу тополя.

— Добилась? — Галка подступила к ней. — Говорила тебе… Да перестань, нашла о ком реветь, дура.

Отшвырнула зло попавший под ногу сучок, добавила, подобрее уже:

— Утри глаза. Раскисла.

Из терника вышел Ленька Качура. Кивая в сады, тихо сказал Галке:

— К груше прислонился. Скрипку бросил в бурьян. Плачет…

Галка недоверчиво скосила глаза.

— Непохоже на него.

Помолчала, круто повернулась и ушла домой.

Ленька подошел ближе к яру. Сжимая за спиной кулаки, не знал, как начать. А хотелось давно уже высказать Вере свою обиду. Глядел на воду.

— Ты, Вера… Понимаю я… Любишь ты его. Все видел я, знаю. Он и сам ничего не скрывал от меня. И про записку ту, весной что… Ты пришла. Сюда вот, к тополю этому. Обидно… Подлец он. Вчера одного выдал, а завтра всех нас. Судить будем его. Как предателя. Да, Выпрямилась Вера, кинув за спину косу, глядела мимо Ленькиной головы твердо, не моргая. Даже слезы брызнули из глаз от гнева. Часто-часто дрожали ноздри.

— Погоди… судить!

Это не та Вера, какую Ленька знал — тихоню и трусиху.

Глава тридцать девятая