Отава

Синие сумерки, пахнущие коровьим навозом, молоком и полынью, наполнили доверху все станичные улицы: совсем недавно прошло из степи стадо. Возле канав и плетней, в лебеде, паслись еще не попавшие домой коровы. «Ищут их там, — подумала Вера, — а они тут…» Вздрогнула, почувствовав голым локтем горячую Вальтерову ладонь. Машинально окинула улицу: до поворота пусто. Все же хотела освободиться, но пальцы его сдавили крепче. Что делать? На площади могут встретиться люди. Подгоняемая страхом, свернула в глухой переулок, ведущий в сады, к Салу. Пусть лучше дальше.

Вальтер не противился. Прижимая легонько ее локоть к своему боку, наклонился, спросил с усмешкой:

— Пани Вера не боится такой глуши?

Вера, повеселевшая — теперь можно незаметнее дойти до своих ворот, — искоса взглянула на провожатого.

— А кого бояться? Такая охрана рядом…

— Думаете, надежная?

— Наган вон…

Вальтер поправил свободной рукой кобуру.

— А вы стрелять умеете? Из пистолета? Не умеете? Хотите, я научу вас?

— Не хочу.

— Да это вовсе не страшно. Ей-богу. Так у вас говорят, ей-богу?

Глянул Вальтер в ее сощуренные глаза, заговорил серьезным уже голосом:

— Вам положено оружие, пани Вера: работаете в секретной части. Живете далеко… А в районе неспокойно…

— Мне и без оружия не страшно.

Но Вальтер упрямо твердил свое. В окрестностях железной дороги Сталинград — Сальск действуют группы диверсантов-парашютистов. Помогают им местные партизаны. Участились взрывы эшелонов с хлебом. От листовок и ночных пожаров в степи могут перейти к вооруженному нападению.

Вера шутя согласилась с завтрашнего дня учиться стрелять. И вдруг завздыхала:

— И когда она только окончится, господи… Война эта. Ужас как надоела… А вы, Вальтер, так и не сказали мне тогда, помните? Тот офицерик… симпатичный такой, с орлом серебряным на всю грудь. Он из самого Сталинграда, да? Там уже все кончилось?..

Угрюмые, насупленные, таились в покрутевших сумерках сады. Оставили их веселые жильцы. А кто еще задержался, присмирел, оглушенный жестяным шелестом листвы. Потянуло увядающим бурьяном, лежалыми листьями, перевороченным черноземом — картошку убирали с огородов.

— Пани Вера много, много любит знать, — ответил он после долгого молчания. — Политика — нехорошо…

Вера, запахнув на груди вязаную кофточку, прибавила шагу.

— Прохладно тут. От речки тянет…

Дальше шли молча. На той улице тренькала балалайка. Слышались припевки. Мальчишеский голос Вере был знаком. Знала даже в лицо того курносого певца. Сочиняет частушки он под балалайку, глядя тебе вслед. Вера уже не раз заливалась краской, проходя мимо углового флигелька с чаканной крышей. Мурашки побежали у нее по спине. И обойти некуда…

— Пани Вера окончательно замерзла. — Вальтер заглянул ей в глаза. — Правда?

— Да нет еще… Скоро и дом мой.

Вера надеялась, что в темноте ее не узнают. Обрадовалась: завалинка, где обычно сидят мальчишки, свободная. Прошли двор, за спиной — голос, под балалайку:

Верка губы стала красить, Мазать брови угольком. Адъютанта обнимает И целует с огоньком.

И тихий, сдавленный смех.

Вера с испугом глянула на Вальтера. Он, казалось, не слушал, что поют мальчишки. Часто попыхивая сигаретой, вглядывался во дворы.

— Вот и акация ваша, пани Вера, — узнал он (был Вальтер всего один раз, когда привозил ее с бала).

Удивилась Вера его памяти. У калитки освободила локоть, стала прощаться.

— Пани Вера…

— Поздно уже… Хозяева, поди, беспокоятся… Вальтер заглянул в калитку.

— В этом доме вы живете?

— Да.

— Какой маленький. Можно, я днем приду посмотреть?

— Пожалуйста. — Вера пожала плечами. — Смотреть не на что. Развалюха.

Сердцем поняла, что этот разговор может дать Вальтеру повод опять коснуться недавнего: он предлагал ей перейти в пустой дом, который стоит во дворе комендатуры. Но Вальтер, прикрыв калитку, заговорил о другом:

— Смотрите, смотрите, тень. Луна скрылась за тучами — она пропала. Во-во, появляется, появляется… А дорога, пани Вера! Белая-белая. А что это блестит на ней, искорками? Соломинки… И у нас так бывает по вечерам…

Там, на Рейне.

Вера, прислонившись спиной к частоколу, глядела с изумлением. Стоял он в такой позе, будто прислушивался к чему-то; рука в обшитом серебром рукаве дирижировала.

— Вы слышите? — спросил он шепотом. — Пани Вера?

— Ветер. — Вера усмехнулась.

— Не-ет, музыка… Вы знаете Бетховена? Музыкант.

— Марши он сочиняет?

— О, пани Вера…

— А у нас пластинки — все марши.

— Ну, у нас… Бетховен — немецкий музыкант. Великий композитор! Европа вся знает его, Америка! А в России… могли и не знать. Он умер уже…

Остужая ладонями щеки, Вера заговорила:

— И давно умер, господин лейтенант. В прошлом столетии. В двадцать седьмом году, кажется, в Вене. И в России знают его, любят. Знает даже вся детвора: в школах изучают… Книги есть, был фильм перед войной, «Юность Бетховена»…

Осторожно, как что-то очень хрупкое, взял Вальтер ее руку. Заглянул в посуровевшие глаза, сказал, как бы извиняясь:

— Вы любите свою Россию.

Вера взялась свободной рукой за щеколду.

— Как и вы… свою Германию, Рейн… Спокойной ночи…

Вальтер не пустил руку.