Отблески солнца на остром клинке

Тшера хотела сглотнуть ком, но во рту стало слишком сухо. Этот медведь не мог быть живым. Но и мёртвым он явно не был. Зверь высветил её тусклым огнём пустой глазницы и замер. А потом рванулся на неё, словно его из пращи метнули. Она ушла вбок, полоснула Йамаранами по гнилой шкуре. Мьёр пропорол зверю грудь, Ньед зазвенел по оголённым рёбрам, но ни тот, ни другой вреда не причинили: медведь ловко развернулся и вновь полетел на Тшеру. Она увернулась от лапы, кувыркнувшись в сторону, рубанула по ней клинком, но кость не сломалась — лишь кусок срезанного мяса шмякнулся на землю. Зверя это ни на миг не замедлило, и Тшере вновь пришлось отскакивать и уворачиваться. И тут из темноты со страшным рёвом на него налетел Кхаб, вонзив меч тому меж рёбер — он не видел второго медвежьего бока с оголёнными костями. Медведь крутанулся с такой силой, что Кхаб не удержал рукоять меча, — он так и остался в боку у зверя. А тот нащупал Кхаба тусклым свечением, заменяющим ему глаз, и ломанулся на безоружного теперь наёмника.

Тшера бросилась следом, вонзив в медвежий зад оба клинка, ими оттолкнулась, взлетела верхом медведю на спину — подростком она так прыгала в седло, только от крупа кавьяла отталкивалась ладонями, — скользнула к шее и глубоко вогнала кинжалы в мощный загривок.

«Такую башку Йамаранами не срубишь!»

Медведь попытался стряхнуть её с себя, и она крепко сжала его бока коленями. Ободранная шкура под ней походила на мохнатый студень и воняла так, что слезились глаза. Зверь яростно тряс башкой, в стороны летели клочья меха и какие-то ошмётки — благо, об их происхождении думать было некогда, — но Тшера держалась крепко.

— Хватай меч! — крикнула она Кхабу, пытаясь мыском сапога за крестовину вытащить меч из медвежьего бока.

Меч, кажется, поддался, но тут один из Йамаранов сорвался, распоров рыхлую плоть. Тшеру протащило вниз по спине. Она удержалась, до хруста стиснув колени, и что-то треснуло под правым. Нога провалилась в медвежий бок и застряла в сломанных рёбрах. Тшера потеряла равновесие, попыталась выровняться, держась на одних лишь Йамаранах, но медведь резко крутанулся, и клинки выскочили из его туши. Тшера отлетела в сторону, зверь нашарил её жёлтым светом пустой глазницы и попёр в атаку.

Кхаб с мечом бросился наперерез, замахиваясь, чтобы отрубить медведю голову, но тот встал на задние лапы, и Кхаб промахнулся — клинок не задел хребта, лишь вспорол горло. Кровь не брызнула — кровь в давно издохшей медвежьей туше уже загустела. А медведь с разворота ударил когтистой лапой и смахнул Кхаба, словно муху. На фоне светлого тракта взметнулась россыпь чёрных брызг, и не успела она опасть, как зверь вновь развернулся к Тшере, безошибочно выхватив её из темноты своим жёлтым взглядом, но та уже вскочила на ноги и бросилась на него первой. Мьёр по самую рукоять вошёл в пустую глазницу — и там застрял. Медведь вскинулся на задние лапы, Тшеру вздёрнуло в воздух. Она повисла на Мьёре и всадила Ньеда в разорванное медвежье горло, хотела достать до хребта, но не вышло. Зверь замотал головой, попытался сбить Тшеру лапами. А потом раздался хруст — и что-то глухо грохнулось в дорожную пыль, — подоспевший Верд отрубил медведю лапу.

— Отпусти клинки! — крикнул он.

Нет, Йамараны она бы из рук не выпустила, даже если бы они не держались на её запястьях темляками.

— Отпусти и прыгай!

Тшера упёрлась в зверя коленями, дёрнула застрявший клинок, и тут медведь рухнул, подминая её под себя. Мир опрокинулся, из груди выбило воздух, в ушах зазвенело, в рот и нос забилась пыль. Что-то хрупнуло — словно снаружи и внутри одновременно; руку пронзило болью — от пальцев до самого плеча, сердца, головы; в глазах потемнело.

Медведь, кажется, вновь поднялся на задние лапы и теперь с ним бился Верд. А Тшера лежала на обочине тракта и чувствовала, как стремительно холодеет в ладони рукоять Мьёра.

Верд уворачивался от медведя с реакцией и ловкостью, которым позавидовал бы даже Чёрный Вассал, успевая кромсать зверя глефой, да без толку — тот и трёхлапый превосходил в силе и прыткости. Такого не убить, от него не убежать. Остаётся… разрубить его на куски. В одиночку это казалось невозможным. И Тшера, пошатываясь, поднялась, ринулась на помощь, и тут увидела…

Из пустой глазницы, залитой тусклым светом, торчал, в этом свете поблёскивая, обломок клинка.

«Мьёр!..»

…И сердце рухнуло в непроглядную черноту. А тело — теперь, без Мьёра, будто бы не целое, а лишь половина, — рванулось на медведя. Нахлынувшее горе переплавилось в ярость. Ньед вёл мстить за названного брата.

Тшера рубанула, оставляя глубокую засечку на медвежьей лапе, нырнула под взметнувшимися за ней когтями, рубанула вновь, метя в ту же засечку.

«Да ты каменный, что ли?»