Отблески солнца на остром клинке

Увернулась от клацнувшей пасти, но клыки сомкнулись на взлетевшем крае её плащ-мантии. Медведь встряхнул Тшеру, как бельё после стирки, — и треснул её оземь. Она упала ничком, из глаз посыпались искры, и в их отблесках Тшера словно глазами Верда увидела, как зверь отшвырнул и его, и как тот отлетел в сторону, вонзённой глефой выворотив шмат гниющей медвежьей плоти.

Когда Тшера с хрипом боли перекатилась на спину, в лицо ей уже летела раззявленная пасть. И тут между ними метнулось что-то большое, накрыло Тшеру, загородило собой.

Медведь вцепился в помеху, после очень короткой яростной борьбы отшвырнул её прочь и вновь пошёл на Тшеру. Успев откатиться в сторону, она поднялась на ноги кувырком, стоившим очередного рассыпавшегося перед глазами снопа искр. С пасти зверя стекала кровь — не медвежья.

Краем глаза Тшера зацепила бегущего к ней Верда и словно прочла его намерение — поняла, что он собирается сделать. Он будто вёл её своими мыслями, своей волей, и это ощущение походило на то, как ведут руку Йамараны.

Она подалась в сторону — так, чтобы медведь развернулся вслед за ней, оставив Верда позади себя; отскочила от клыков, клацнувших у самого лица, — и ещё раз; кувыркнулась ему под брюхо, со всей силы рубанув по лапе. Третий раз попала в свою же насечку, и отрубленная лапа шмякнулась на дорогу, а Тшера выпрямилась рядом с Вердом. На двух задних медведь развернулся к ним и бросился, пытаясь схватить их зубами, но Верд принял его на глефу, и, пока держал, Тшера отсекла зверю заднюю стопу. Тот рухнул — уже окончательно, но всё ещё извивался и клацал зубами, пытаясь добраться до своей добычи.

Утих он только когда Верд, подняв меч Кхаба, снёс зверю голову. Жёлтое свечение в его глазнице разрослось, покрывая всю его тушу, стало совсем прозрачным — словно тонким слоем по медведю размазалось, и у Тшеры шевельнулось недоброе предчувствие, что сейчас зверь срастётся заново, и всё начнтся сначала, но нет, — свечение осыпалось затухающим мерцанием.

В ушах заполошно колотился сердечный ритм. В такт ему пульсировала боль — практически во всём теле. Язык и нёбо обволокло дорожной пылью, смоченной вязкой слюной с привкусом железа. Пугающе холодило пустую ладонь, в которой теперь не было Мьёра, и никогда уж не будет. Пальцы обнимали пустоту, холодную и колючую, словно злая, одичавшая звезда безлунной ночи.

— …Кхаб ещё жив, — пробился, словно сквозь толщу воды, голос Верда.

Тшера не могла понять, на что она смотрит в сгустившемся предутреннем мраке. Взгляд прилип намертво, она не могла ни отвести его, ни даже моргнуть. Но разум не слушал глаз, отказывался осознавать, что они видят. Разум не хотел в увиденное верить. Он твердил скороговоркой, что хорошо бы глотнуть воды и смыть с языка привкус песка и крови; что нужно бы помочь Верду с Кхабом; что у неё самой, похоже, треснуло ребро, а то и два; что кавьялы Тарагата этой ночью вернулись с охоты очень рано, но где же носит Ржавь? И что Дешрайят всё-таки оказался ссыклом и в бой не сунулся…

Верд, кажется, звал её. А она всё стояла и стояла, сжимая рукоять опущенного Ньеда, не в силах пошевелиться. Воняло гнилым мясом и свежей кровью. Хрипло дышал потревоженный Кхаб. Небо начинало светлеть. Злые звёзды кусали холодом пустую ладонь и выедали сердце, и холод тёк по венам, заполняя нутро. По ту сторону тракта изломанной, неживой грудой застыло тело в нарядной, с вышитым воротом, но теперь изодранной и перепачканной рубахе.

«Всё-таки не сберёг её, замарал… А я не сберегла тебя».

Солнце давным-давно взошло, и вонь от медвежьей туши стала ещё гуще, но Тшера её уже не замечала. Она сидела на камне сгорбившись, облокотившись на разведённые колени. Перепачканные в земле руки безвольно повисли; растрёпанная коса развязалась из пучка и упала на плечо; к мокрому лбу и щекам прилипли чёрные прядки. Перед ней чернела свежей землёй зарытая яма в два широких шага длиной, а рядом — ещё не засыпанная — длиной в локоть. И в ней — отблески солнца плясали на обломках Мьёра.

Тарагат бросил все свои повозки. Как предположил Верд: похватал тюки с особо ценными тканями, перевязал их на свободных кавьялов и дал дёру верхом, взяв с собой племянника и Дешрайята, пока остальные сражались с медведем. Оставшимся не у дел животным он вскрыл горло — явно не хотел, чтобы его нагнали, если кто-то и выживет. Хорошо, что Ржавь и серый в яблоках вернулись с охоты позже прочих, когда Тарагат уже уехал.

«Тыковка и Яблочко…»

К Тшере неслышно подошёл Верд.

— Умер? — не поднимая головы, спросила она про Кхаба.

Верд кивнул. Тшера нетвёрдо поднялась на ноги, кивком указала на землю перед собой:

— Давай копать ещё одну.

Последней засыпали землёй могилу Мьёра.

— Как поступают с Йамаранами в таких случаях? — спросил Верд, но Тшера лишь пожала плечами.

— У меня таких случаев не было.

— А другие Вассалы?

— А до других мне не было дела…