Отблески солнца на остром клинке

Отблески солнца на остром клинке Ньеда, воткнутого остриём в землю тут же, у её лица; отблески солнца на влажном раздвоенном языке Ржави, вываленном набок от усталости и пережитого испуга; отблески солнца в тёмной зелени глаз склонившегося над ней, и по маленькому ручному солнцу в каплях, срывающихся с его мокрых светлых волос Тшере на грудь. Дышалось тяжело, с присвистом. Кажется, изо рта стекала струйка воды.

«Первовечный, хоть бы не слюни!»

Тшера поперхнулась, закашлялась, попыталась сесть. Мокрый до нитки Верд поддержал её за плечо. Так и замерли: близко, лицом к лицу, она сидя, он на коленях. Ослабевшая, мерзко подрагивающая рука легла ему на плечо, пальцы вцепились в ворот мокрой туники.

«Ты настоящий? Ты и правда здесь? Как? Откуда?»

Слова ринулись косяком рыб — все разом, и все разом застряли в горле. Тшера дёрнулась навстречу Верду, уткнулась в плечо, обняла так крепко, как только могла, словно хотела сломать ему рёбра… или не хотела, чтобы он исчез, если вдруг она сейчас очнётся по-настоящему. Она никогда никого так не обнимала. И её никто никогда не обнимал так, как обнял Верд.

«Настоящий».

— Не отпускай, — услышала она чей-то сиплый голос и с запозданием поняла, что он принадлежит ей.

— Не отпущу, — тёплым дыханием коснулось уха, и ладонь Верда ласково легла на её затылок, прижимая бережно и крепко. — И ты не отпускай.

Вода, которой Тшера, пока тонула, начерпала в себя немерено — с полреки, давила в груди, клокотала в горле, хлюпала в носу и текла, текла, текла из глаз. Текла, пока не стало легче дышать, пока сердце не перестало захлёбываться, пока невидимая удавка на горле не ослабла, пока вся соль, разъедающая её изнутри все эти дни — всю эту жизнь — не вылилась на и без того мокрую рубашку Верда.

Тшера не знала, сколько они так просидели: одно мгновение или целую жизнь. Столько, что ноги и спина успели занеметь, но одежда и волосы не успели высохнуть, а заскучавшие Ржавь и серый в яблоках начали беспокойно пофыркивать.

Стоило разомкнуть объятия, и возникшее между ними свободное пространство до отказа заполнилось неловкостью. Похоже, Тшера чувствовала себя скованней Верда — сказать точно она не могла, потому что избегала на него смотреть, но он, кажется, смотрел. Во всяком случае, пока она отжимала волосы и плащ-мантию, но когда начала раздеваться дальше — отвернулся.

Сухой одежды не осталось — седельные сумки начерпали воды с лихвой; устраивать привал и разводить костёр по соседству с речным чудищем не хотелось — стоило отъехать подальше; и Тшера, выжав одежду, вновь натянула штаны, сапоги и защитный жилет — его она застегнула прямо на голое тело, решив не надевать мокрую рубаху и мантию. Тайком покосилась на Верда — тот уже успел вознести молчаливую коленопреклонённую благодарность Первовечному, и теперь отжимал тунику. Тшера скользнула по нему взглядом и оцепенела: всю его спину покрывали длинные грубые рубцы.

Она видела результаты наказаний плетьми на главной площади. Видела и рисковых каторжников, усмирять которых приходилось кнутом. Но со зверствами, способными оставить такие чудовищные следы, не сталкивалась никогда. Его не наказывали, его истязали. В голове возник тот парень из факельщиков, с которым она когда-то провела ночь. Его захлестали розгами, аж плоть от костей отстала — так сказали его побратимы. Ледяная змея свернулась тугим клубком под солнечным сплетением.

«Сангир сделал это с тобой?»

Верд обернулся, и Тшера не успела отвести взгляд. На его груди, рёбрах и животе тоже были шрамы, но не такие уродливые — их явно оставило боевое оружие, а не орудия пыток. По её лицу он всё понял — не мог не понять. Но промолчал. Встряхнул выжатую тунику, надел её и улыбнулся Тшере той призрачной улыбкой, когда не угадаешь: была ли она или померещилась.

— И тэмека вся промокла, — попыталась развеять сгустившуюся неловкость Тшера, запихивая мокрый трубочный чехол обратно в такую же мокрую седельную сумку. — Ладно хоть немного её оставалось — не так жалко.

— В Хаттасаре можно купить новой, — мягко ответил Верд.

Тшера невесело усмехнулась.

— В Хаттасаре теперь мне уж вряд ли что-то продадут, даже втридорога, даже из остатков самого паршивого качества, где пыли больше, чем листа.

«Ну давай, пошути о том, что всё к лучшему, и вот она — возможность завязать с дурной травой».

— Но продадут мне, — просто ответил Верд, и Тшера почувствовала, как жар заливает её щёки.

— Ты такой хороший, что аж тошно. И я всё ещё думаю, что ехать за мной — задумка скверная. — Она села в седло. — Спасибо, что выручил. Опять. Но…

Договорить она не успела, Верд перебил её.

— Если ты думаешь, что я навязываюсь в спутники исключительно из благородства, ты ошибаешься, — сказал он серьёзно и как будто даже расстроенно, словно не одобрял собственных мотивов и предпочёл бы рисковать головой исключительно из великосердия.

Тшера насторожилась.

— И какая тебе в том корысть? Я бы пообещала плату, но не уверена, что мне будет, чем тебе заплатить.