Отблески солнца на остром клинке

— А ты поймай сперва. Меня и ещё сотни сотен таких же. Всех не перевешаете! Надо говорить, надо — крови нашей уж немало пролито, пора вам правду услыхать, пока в башке всё от Астервейгова елея насмерть не слиплось. Кто ж вам её ещё скажет-то? А так, глядишь, и у Вассалов глаза разуются — вас же Астервейговы беззакония и забрызгают боле, чем его, пока вы ему в пасть смотрите и хвостами, как последние шавки, машете, — и пошёл, размашисто и нетвёрдо, к выходу.

— Совсем хмельной.

— Но он прав, — сказал Верд. — И наверняка не сам сказанное придумал.

Тшера вопросительно на него посмотрела.

— Сангир разжигает в народе бунт, — продолжил Верд. — И хочет поднять против Астервейга часть его Вассалов. Для того и вся эта история с кровавой карой простому народу за преступление Астервейга против цероса по крови. Потому и убийства столь изощрённые — чтобы не приняли за обычный разбой, а приписали высшим силам. Заметь — ровно перед сбором налога, не думаю, что это совпадение.

Тшера задумалась, поглаживая большим пальцем шрам на губе.

— Если налог не заплатят, Астервейгу придётся отослать часть Вассалов — тех, в которых он уверен, — карательным отрядом, и это ослабит его положение в столице, сделает уязвимым… — наконец сказала она.

— Лучший момент, чтобы оставшимся подняться против него. И у сангира среди них наверняка есть верные люди.

— Да, многие, слишком многие до сих пор не смирились с тем, что во главе Гриалии стоит узурпатор. Уверена, что и среди Вассалов — тоже. Но ведь Найрима не вернёшь — я сама видела его обезглавленным. Наследников он не оставил — даже жениться не успел. Где ж теперь взять цероса по крови? А любого другого люди воспримут, как и Астервейга: правителем незаконным и недостойным; власть придётся брать силой и силой же удерживать. Тот, кто на это идёт, должен заручиться поддержкой большей, чем у Астервейга, и даже половина его Вассальства вряд ли что-то решит. Нужно что-то посерьёзней. Кровное родство, например.

— А что, если род цероса всё-таки продолжился?

— Думаешь, понесла одна из его любовниц? У Найрима в этом деле репутация почти безупречная, но ведь наверняка не обошлось без тайных романов и мезальянсных связей — ни у кого не обходится. Просто некоторым удаётся скрывать их лучше прочих. Думаешь, есть бастард? От какой-нибудь хорошенькой прачки… — Тшера хмыкнула.

— Мы лишь знаем, что Найрим-иссан не женился, а смотритель главного молельного зала Хисарета не произнёс благословение над его детьми, но это не значит, что их у него и не рождалось, — заметил Верд. — Но, если сам Найрим о детях знал и признал их, несколько скетхов должны были сделать им, пусть даже тайно, татуировку вдоль позвоночника[1], причитающую к крови цероса, она и докажет родство.

— И тогда такой ребёнок — законный наследник по крови, — закончила мысль Тшера. — Думаешь, он и есть сангир?

— Нет, — покачал головой Верд. — Сангир слишком опытен, чтобы быть моложе тридцати, а у Найрима-иссан не может быть такого взрослого сына. Но сангир наверняка планирует управлять наследником и стоять за престолом, когда тот на него взойдёт.

— Теневой церос… — Тшера облокотилась на стол.

— Главный таинник Пареона. — Верд подался ближе, и их взгляды встретились.

Золотые искры в глубокой зелени его глаз ярким отблеском сверкнули под её веками — так, что обожгли, ослепили на миг.

— Сангир — кто-то из приближённых Найрима, — одновременно сказали Верд и Тшера.

И её ладонь привычным, уже безотчётным движением, каким обычно ложилась на рукоять Мьёра, коснулась ладони Верда, лежащей на столе. Касание обожгло — и вновь брызнуло ей под веки сноп золотых искр. Тшера отдёрнула руку, но взгляд не отвела — не смогла, Верд слишком крепко держал её взглядом. Он тоже что-то почувствовал — она заметила это по его глазам, но он владел собой гораздо лучше. Уголки его губ приподнялись в едва заметной улыбке, и он перевернул руку вверх ладонью. Тшера осторожно, словно дикий кот, потянулась обратно, кончики их пальцев легонько соприкоснулись. Не жгло. И тогда Тшера вложила свою ладонь в его, и Верд сжал её бережно и крепко. По венам заструилось тепло, подобное песне Йамаранов, но… живое? Человеческое? В нём отчётливо улавливался не звон заточенной стали и боевой пыл изголодавшихся клинков, а шум крови, и биение сердца, и ритм дыхания, и шелест этих золотистых искр в глубине тёмной зелени глаз, и даже что-то похожее на… нежность? Заботу? Последнее пугало до сбившегося сердечного стука, но Тшера всё равно сжала пальцы на его ладони, как когда-то, впервые в жизни, сжала на рукояти Мьёра, тоже сперва её обжёгшего.

«Что чувствует будущий Вассал, когда впервые берёт Йамаран? Пожалуй, то же, что и птица, впервые взлетевшая в небесную синь. Или прозревший на вершине горы слепец, впервые увидевший красоту заходящего солнца. Или…»