Отбой!

«25.XI.1918.

Милая Майя!

Мы еще в пути, а не на фронте. Тем не менее происходит очень много интересного. Через день-два мы отправимся дальше, хотя и здесь в нас немалая нужда. Дух в нашем отряде царит замечательный, прямо легионерский. Впервые в жизни я уважаю наших офицеров».

Раньше, чем эта открытка попала в милые руки, в батальоне произошла первая серьезная перемена. Слухи, ходившие среди добровольцев о том, что капитан — еврей и изменник, росли и ширились.

— Потребуем ареста всех евреев, они доносят венграм о каждом шаге наших войск! И посмотрим, как проявит себя этот наш капитан, на чьей окажется стороне!

— Пусть ведет нас на Тренчин, трус этакий! Надо заставить его выступить. Бегать тут за бабами — это наше начальство умеет, а как на фронт, так норовят словчить мимо.

Наконец беспокойство и брожение от праздности достигли предела. Рано утром, еще до петухов, наш батальон вывели в уединенное место за городом. Нас поставили в каре. Здесь же был обоз, Красный Крест, больные. Капитан въехал в середину каре. Как он выглядит? Бледный?

Выпрямившись в седле, капитан начинает говорить. Он пытается расположить к себе добровольцев. Но он не из опытных ораторов и избрал для этого неудачный способ: говорит о радости и восторге, с которыми он принял в Праге трудную задачу командовать нашим разношерстным батальоном. Он готов всем пожертвовать ради республики и нас. Он трудится днем и ночью (с «амазонками»! — добавляют про себя добровольцы), и вот не успел он доказать свое горячее стремление к победе, как ему уже ставят палки в колеса. Налицо не только неблагодарность, налицо и грубейшие угрозы. В анонимном письме ему предлагают немедленно убраться из батальона, иначе он будет убит, «как и каждый, кто снюхался с врагами республики. Срок исполнения три дня».

Речь возвращает румянец щекам капитана, голос его крепнет. Мучительная пауза. Капитан переводит дыхание. Он вдруг остро ощущает всю оскорбительность этих угроз, и злоба вспыхивает в его голосе. Может быть, он зол на самого себя за то, что публично признался в получении письма? Он знает, что его не любят добровольцы.

— Какой осел писал это? — ревет капитан, зверея от наших злорадных взглядов. — Я всех вас пересажаю! Я не уеду! Мне не страшны угрозы! Нет, я останусь и проучу вас! Почему молчит осел, который писал это? Говорите, скоты, трусы!..

Он объезжает строй, ругаясь в безудержном приступе гнева. Конь уперся и встает на дыбы. Капитан обуздывает его. Эта пауза возвращает ему равновесие. Видно, что он сам недоволен своей вспышкой.

Конь успокоился. Капитан слегка улыбается и энергично поднимает руку. Что он хочет сказать?

В этот момент Эмануэль выходит из строя. Всеобщий любимец, он отказался от своего офицерского чина и делил с добровольцами тяготы солдатской жизни. Он единственный, кто действительно сжился, слился, сросся с солдатской массой, пришел в армию, совершенно не рассчитывая на выгоды и заслуги. Даже нашивок вольноопределяющегося не носит Эмануэль. Добровольцы знают, что он категорически отверг совет офицеров — снова нашить свои старые знаки отличия — и отказался от чина лейтенанта, который предложил ему штаб.

Эмануэль выступает вперед и произносит громким, спокойным голосом:

— Брат капитан, мы не скоты. Иначе можно было бы предполагать, что и ты скотина, поскольку мы братья…

Капитан остолбенел. Все каре замерло в ожидании.

— Письмо с угрозами просто глупость. Сердиться здесь нечего, лучше веди нас через границу в Словакию, не то может оказаться поздно.

Он взял под козырек и вернулся на свое место.

— На фронт! Хотим на фронт! — взревело восемьсот глоток.

Добровольцы рванулись к немногочисленным любимым офицерам — Дворжачеку, Дыканю, Вытвару.

— Ведите нас на венгров!

На капитана никто не обращает внимания. Он пытается сохранить достоинство, отъезжает в сторону, как бы не замечая, что стал для батальона пустым местом. Капитан не хочет уступать. Он отдает команду, но его слова ни на кого не действуют. Шум и выкрики не утихают.

Младшие офицеры быстро выстраивают людей. Они явно польщены доверием солдат.

Капитан еще раз пытается спасти свою репутацию. Мы опять стоим в каре, и он объясняет нам, что мы задержались в Угерском Остроге для того, чтобы обеспечить кухню провиантом в этом богатом крае. Завтра мы уезжаем. Он сам только исполнитель приказов свыше, из Праги. Он будет строго и неукоснительно выполнять их, как велит ему присяга. Он жалеет, что так разволновался из-за анонимки, но подобная неблагодарность очень огорчила его. Министерство, созданное волей народа, дало ему полномочия командовать батальоном, и мы должны беспрекословно подчиняться. Кто этого не желает, может отправляться восвояси. Он, капитан, никого не удерживает. Пусть будет меньше людей, но дисциплинированных и надежных.