Отчаянные характеры

Позже, уже когда Фрэнсис вернулся в Локуст-Вэлли – гравюра Мунка зажата под мышкой, коробка с книгами перевязана шнуром от стиральной машины – Софи задалась вопросом, что бы произошло, если бы Отто не оставил их тогда вдвоем. Ответ зависел от ее настроения. Но она не могла обманывать себя: побуждения, которые привели их обоих на диван в студии Фрэнсиса, отличались. Для него она была одной из многих. Но для нее он мог быть только самим собой.

Ей было тридцать пять, слишком стара для романтики, говорила она себе, когда они садились в такси на углу Тридцать девятой улицы и Мэдисон. Он назвал свой адрес. Они смотрели вперед, довольно скованные. Она прочитала текст лицензии таксиста и запомнила его имя – Карл Шунк. Они не разговаривали. Один раз Фрэнсис взял ее руку в перчатке в свою, и ее охватила дрожь, а во рту пересохло.

Ее накрыло мучительное предчувствие, что она будет долго скучать по нему. Но мгновение спустя она забыла об этом; интенсивность ее чувства к нему уничтожила всё, кроме самого чувства. Она вспомнила, как в другой жизни он сказал, что его жена знает «названия всего». Была ли в его голосе горечь? Она недостаточно внимательно слушала, чтобы понять, хотя сейчас это было бы кстати. Что, если бы там была горечь? Что, если в его тоне прозвучала неизменная привязанность? Какое ей дело до Джин, до дома в Локуст-Вэлли, троих детей, истории, Отто, ее собственного прошлого, до того, что вот-вот должно было случиться?

Они рассматривали стеклянный куб, он довольно педантично рассказывал о фотогравировке, как вдруг посмотрел на нее и улыбнулся. Потом он заметил ее ошеломленный взгляд, устремленный на него; он покраснел. Она видела, как кровь поднимается вверх, окрашивая его шею и лицо. Он взял ее руку в свою и сказал: «Ох!»

То, что она тогда почувствовала, несомненно, было экстазом. Он сразу же осознал всю сокрушающую силу эмоций, овладевших ею, и ее благодарность за это осознание на некоторое время заслонила собой тот факт, что кроме этого осознания у него в запасе ничего не было. Она высвободила свою руку, ее пальцы потянулись вверх и поймали манжету его рубашки, а затем коснулись его кожи. Когда годы спустя она пыталась вспомнить точный звук его голоса, то могла довести себя до отчаяния, с болезненным удовольствием вспоминая: именно она заставила его покраснеть и вызвала это непроизвольное «Ох!» Голос не вспоминался; у нее не получалось услышать его.

Вскоре после завершения лекции о стеклянном кубе Софи лежала рядом с Фрэнсисом на диване и, свесив голову с края, сонно созерцала свою одежду на плетеном кресле. Приподняв на дюйм голову, она могла увидеть его лицо, такое бледное теперь, такое загадочное.

Она думала о нем, не переставая, с того самого вечера в театре. То, что произошло между ними на бугристом матрасе, было неразрывно связано и с ее первым взглядом на него, и с тем напряжением, которое сжимало ее горло, как удавка, пока наконец не прорвалось в звенящую тишину их обнажения, а затем сгинуло в поспешном неистовстве объятий. Его тонкая нога соскользнула с ее бедер. В комнате царила атмосфера мимолетности и запустения, пахло пылью и лимоном – возможно, это был лосьон, которым он пользовался, или, собственно, два лимона на столе. Свет, казалось, был одновременно повсюду. Страстные признания скапливались на ее губах, но она их не произносила. Не робость заставляла ее молчать. Она пыталась вытеснить из своего сознания болезненное ощущение, что комната, за исключением ее самой, пуста. «Фрэнсис?» – прошептала она. Он кашлянул, одна рука потянулась через ее грудь к маленькому столику, где пальцы нащупали сигареты, коробок спичек. Потом рука вернулась обратно, мимолетное тепло его кожи усилило ощущение холода, который распространялся по ее телу. «Всё хорошо», – пробормотал он. Казалось, он даже не с ней разговаривал.

Он погладил ее руку. На его губах постепенно проявлялась знакомая ей победная доброжелательная улыбка.

Иногда они говорили о любви по телефону. Однажды она услышала необыкновенное волнение в его голосе; ей показалось, что он у нее в руках, и, внезапно освободившись от бесформенного и ужасного груза – отсутствия любви в их ласках и близости, – она без стыда заговорила о своих чувствах к нему. Но когда они встретились снова, ничего, похоже, не изменилось.

Она хранила и лелеяла свой секрет; смотреть на него, когда он ищет ее в баре, куда она, как обычно, пришла пораньше; наблюдать, как он готовит кофе на плите, с наслаждением рассматривать его длинную худую спину, слегка ссутуленные плечи, его резко очерченный профиль, когда он поворачивается что-то сказать ей.