Отчаянные меры. Драгоценный груз. Сущность зла

— За пультом управления, у гашетки, у бомбосбрасывателя, наконец, у призматического лучемета, откуда мы оттаскивали обугленные трупы наших лучших стрелков. Мало ли способов с честью погибнуть на поле боя!

— Так в чем был ее долг?

— Сражаться.

— За кого?

— За нас. Умереть с честью на поле боя всегда лучше, чем так, как получилось с Томасом Фортунадо. Лучше принять честную смерть, чем ждать, пока тебя выметут из номера как бесполезный мусор. И, вообще, чего ты добиваешься?

— Мы не знаем, что такое жестокость по-арколиански, но прекрасно понимаем, что такое человеческая жестокость. И когда мы видим тела на крючьях, у нас закипает в душе все, что только может вынести температуру, и это доказывает, что мы еще не оледенели окончательно к окружающим нас человеческим существам.

— Да ты прямо специалист по военным вопросам.

— Арколианцы совсем по-другому относятся к жизни во всех ее проявлениях — к своей и чужой. Жизнь для них — это только эксперимент, в конце которого пытливое любопытство обязательно получит удовлетворение. И все, что ты видишь перед собой, по моему глубокому убеждению, делалось для того, чтобы лучше изучить нас. Да, Эрик, они это делали для того, чтобы вступить с нами в мирные переговоры!

— Мне уже приходилось слышать этот бред от одного дипломата. Каннибалы, говорят — тоже жрали человечину, чтобы лучше понять друг друга. А еще для лучшего понимания все это распотрошили и вывесили на крючки: нате, дескать, любуйтесь, какую работу мы проделали, чтобы установить с вами мирные соседские отношения…

— Сейчас я думаю, они сами сожалеют о том, что случилось, и готовы помочь человечеству, грядущим поколениям.

— Конечно! Потому что они знают о существовании такой вещи, как кровная месть.

— Пойми, Эрик, арколы воссоздали человекоподобную форму, чтобы вступить с нами в контакт разумов, и учить нас, делиться своими знаниями о мире. И все эти люди погибли ради науки — если, подчеркиваю, это сделали арколианцы…

— Нет, конечно, арколианцы здесь ни при чем. Это был массовый акт самоубийства… Слушай, долго ты собираешься пудрить мне мозги?

— Я просто хочу сказать, что это не менее славная смерть, чем погибнуть на поле боя. Погибнуть во имя интересов науки…

— Вот ты скоро и пойдешь по этому пути. А Баррис потом построит на твоих костях такую индустрию, что закачаешься. И все это ради интересов науки. И когда это случится, мне больше никто не будет рассказывать, что Лей и все остальные, — он обвел рукой висевшие тела, — погибли за мир во всем мире.

— Знаешь, в чем твоя проблема? Ты твердо веришь в то, что солдат должен умереть, не снимая сапог, иначе ему не попасть на его солдатское небо.

— Воин, а не солдат, — поправил Диксон, опять поднимая указательный палец.

— А все они умерли славной смертью героев, во время исполнения своих обязанностей, и поэтому ничем не отличаются от остальных солдат.

— А эти крючья? — брезгливо поморщился Диксон.

— Я не могу тебе с точностью ответить на этот вопрос, что означают крючья, но догадываюсь, в чем тут может быть дело. Возможно, такова арколианская традиция возвращения тел противнику. Может быть, их обработали, чтобы лучше сохранить, или приготовили, по своему усмотрению, для прощального обряда. Они же хитиновые существа, помни это. И поэтому тела наших мертвецов считают таким же сброшенным панцирем, а не плотью. Они совершенно не знакомы с нашей культурой, как ты не понимаешь? Как и мы — с их.

Диксон молчал. Герцог продолжил, расхаживая вокруг него, звеня магнитными подковами:

— Теперь это все равно не имеет значения. Все это удел прошлого, все осталось позади, и, как всякий пролетевший миг, необратимо. Лей, эту благородную жертву, нам уже не вернуть, и война прошла так давно, что многие стали забывать ее причины: из-за чего она, собственно, разгорелась. Время заняться другими вещами.

— Тебе, может быть, самое время, — жестко ответил Диксон, не двигаясь с места.

— Мне — особенно. На какое-то время пришлось отвлечься от своих дел, чтобы разобраться в твоих, но теперь, похоже, придется вернуться к насущному. Как я понимаю, это — он кивнул головой в сторону бойни, заключительная сцена твоих воспоминаний? К которой ты меня готовил все это время?

— Обо мне не беспокойся — буркнул пилот.

— Еще бы! Чего беспокоиться? Скоро придет наше время.

— Твое время, — сказал Диксон. — Никогда не придет.

— Почему?

— Ты слишком много рассуждаешь из-за своей нерешительности. К тому, кто слишком долго рассуждает, никогда не приходит его звездный час. Ты мне тут столько всякого вывалил, что я теперь понимаю — ты не боец. Ты, скорее, философ.

— Но и у философов бывает свой звездный час. Ты слышал про Сократа?

— Это кто? Еще один твой подзащитный арколианец?

— Нет, — усмехнулся Герцог. — Это древний философ, который принял яд по принципиальным соображениям.

— Зачем?

— По принципиальным соображениям. Ну, то есть, ему предлагали свободу, но с позором, а он решил умереть, но с честью, — попытался втолковать на свой лад Герцог, чтобы пилоту с его «понятиями», было понятней.

Диксон хмуро кивнул: