Отчаянный корпус

Освобожденных пленников доставили на заставу, их радости не было предела. По обыкновению устроилось торжество, на котором более всех неуютно чувствовал себя поручик Снегирев. Бывшего его кадета опять славят и превозносят до небес, сам же он по-прежнему остается незаметным и удостаивается внимания не более, чем придорожная трава. Жаба так начала душить его, что он не выдержал и написал новый донос.

Так, мол, и так, написал он, капитан Тихонов входит в непозволительные сношения с местными разбойниками, устраивает похищения людей, чтобы обменять на других, позоря таковыми разбойными действиями честь российского офицера. И так как не знал, есть ли на Кавказе подразделение своего любимого ведомства, где любят читать доносы, то направил его прямо кавказскому наместнику, то есть графу Воронцову.

В провинции не как в центре, доносы долго ходили вместе с другими бумагами и, попав в штаб наместника, не застали его. Воронцов в это время находился на Линии и, по счастливой случайности, скоро оказался в станице, где находился госпиталь с вызволенными из чеченского плена офицерами. Там он узнал об их чудесном освобождении и о том, кому они были обязаны своим спасением. Петю срочно позвали к наместнику, тот признал в нем старого знакомого и с радостью привесил ему на грудь георгиевский крест. Петя к великому изумлению Снегирева явился на заставу с новой высокой наградой.

Бедный кляузник весь извелся с досады — от его доносов бывший кадет все время получает не укор, а одобрение. Что за судьба у счастливчика?!

Сам Петя о новой подлости Снегирева не ведал и по-прежнему его не замечал. Над ним все еще довлели обиды, полученные во время учебы, он невольно вспоминал рассказы своего Бати о свирепом Негусе, который пуще всего боялся, что его лишат кровавой пищи, возможно, потому и отстранял Снегирева от боевой работы. Между тем в результате еще нескольких удачных вылазок разбои в округе прекратились, и чеченцы, убедившись, что на заставе служба поставлена строго и никакого спуска им не дают, тревожить эту сторону перестали. Видя несомненные и, главное, зримые успехи юного командира, Снегирев пересилил себя и смиренно попросил взять его в очередное дело. Петя немного помолчал и сказал:

— Это же противная сторона, кто там за вами следить будет?..

Сказал теми же словами, какие сам Снегирев говорил бывшему кадету. На поручика накатила яростная волна, и он подумал: «Хорошо же, щенок, ты об этом еще пожалеешь».

Может быть, подумал вслух, потому что Петя довольно усмехнулся.

И все осталось на своих местах: у Тихонова доблестная боевая работа, а у Снегирева невидная хозяйственная. Еще пуще прежнего стала его жаба душить от такой несправедливости. Начал он усиленно думать, как этот порядок переменить и проявить собственное геройство, не век же быть ему вторым лицом после бывшего кадета. Зачастил он с той поры в соседний аул, якобы для выполнения приказа начальника заставы, а сам все вынюхивал и выслеживал — искал возможность, чтобы выместить свою досаду.

Тут повадился к ним ездить из аула абрек Селим. Промышлял он по торговому делу, брал солдатские рубахи да сапоги, взамен давал баранов и разную снедь. Для всякого находящегося на отшибе подразделения натуральный обмен — обычное дело. От этого Селима узнавали все новости. И вот рассказал однажды Селим, что скоро в их краях ожидают прибытия самого имама Шамиля, который объезжает чеченские селения и призывает жителей к новой войне с гяурами, беспощадной и жестокой.

— Наши люди, — говорил Селим, — слушают его вполуха. На что, говорят, нам с соседями воевать, если мы мирно живем? Молодежь, правда, по-другому думает, ну да у них всегда руки чешутся…

После такого сообщения Снегиреву подумалось: коли этого имама изловить, то никаких противороссийских настроений более не будет, и костер, который он хочет раздуть, погаснет сам собой. Получится, что тот, кто его изловит, пресечет новую войну и получит такую награду, которая капитану Тихонову даже не снилась.

И так запала ему в голову эта мысль, что он решил ее во что бы то ни стало воплотить в жизнь, причем сам, своими собственными силами, чтобы славой спасителя Отечества ни с кем не делиться.

Стал он осторожно говорить с Селимом — зачем-де нужен здесь такой человек, который стороны смущает и существующий мир намерен разрушить? Нашим народам это вовсе даже ни к чему. Селим сначала держался сторожко, потом стал поддакивать, и в конце концов пришли они к общему соглашению — такой человек для нашего края действительно не надобен. Тогда Снегирев предложил: давай-ка его украдем и увезем подальше, чтобы своими разговорами он местных людей более не смущал. А за помощь в этом деле пообещал Селиму десять пар новых солдатских сапог. Селим сразу ответа не дал, обещал подумать — боязно на отмеченного Аллахом человека руку поднимать.

— Мы ему вреда не причиним, — уверял Снегирев, — просто увезем из здешних мест, зато мир не разрушим и тебя на всю жизнь обуем.

Селим долго думал и все загибал пальцы, наконец решительно сказал:

— Пятнадцать!

— Чего? — не сразу понял Снегирев.