Отче наш

Низкорослый, щуплый Пахом кажется рядом с Ванюшкой мальчишкой. Но тяжелая бурильная штанга, ударившая в Ванюшкину руку с бумажным свертком, заставляет того резко вскрикнуть.

— Стой! — останавливает их Рафик. — Не трожь! Пусть бригадир разберется…

Выбежавшие из туннеля Андрей с Леней Кораблевым с трудом оттаскивают разъяренного Пахома от Ванюшки.

На смену, конечно, оба друга идти не смогли.

— Ладно, — машет рукой Андрей. — Перерыв сделаем. А с утра — снова начнем… Интересно, как там, на-гора, наши?

И каждый думает о тех, кого оставил там — под ярким солнечным светом, в такой будничной, но далекой теперь и милой сердцу жизни. Как они там себя чувствуют, уже встревоженные, конечно, сообщением о завале в шахте?..

12

Машины горноспасателей обгоняют Любашу еще в степи — сразу же за поселком. Визжащие крики сирены, тревожно разносящиеся окрест, бешеный бег горноспасательных автобусов, цепочка людей, стремящихся по степи напрямик к шахте — все это заставляет сжаться в недобром предчувствии сердце Любаши, и она, задыхаясь от быстрого бега, переходит на торопливый шаг.

«Господи, пронеси ты все это мимо! Пусть все будет хорошо, когда я приду к шахте… Сделай так, господи!» — беззвучно шепчет Любаша. Ей, в последнее время бывшей в каком-то равнодушном оцепенении в своей вере к богу, сейчас сердцем хочется, чтобы господь помог в надвигающейся беде. В какой-то момент стало даже обидно на себя, что реже стала вспоминать, стараясь угодить Андрею, всесильного господа бога. Вот и напоминает всевышний о себе этим завалом в шахте, который угрожает жизни любимого человека.

Боязнь навсегда потерять Андрея всколыхивает в Любаше все лучшие чувства к мужу, и она просит теперь всевышнего только об одном — избавить Андрея от опасности.

Огромное скопление народа на шахтном дворе, куда приходит наконец она, пугает Любашу.

«Неужели, господи, их нет в живых?» — пронзает сознание неожиданная мысль, и Любаша замирает, боясь идти дальше. Ей вдруг кажется, что толпа людей вот-вот расступится, давая проход санитарам в белых халатах, несущим тяжелые носилки с прикрытым простынями неподвижным человеком.

— Крепко замуровало, говорят, — слышит она тихий переговор рядом. — Ни воздуху, ни свету…

— Спасать-то ушли?

— Две машины бойцов приехало. Сразу же спустили их. И начальство все внизу…

— Где же — внизу? — вскидывается чей-то третий насмешливый голос: — Вон идет сам парторг и из маркшейдерского Копылова…

И Любаша видит Веру. Та идет с Сойченко сквозь толпу, неузнаваемая в шахтерской куртке, грубых штанах и резиновых сапогах.

— Там, где недавно вода прорвалась, — доносится приглушенный голос Веры. — Но завал там — невероятное явление! На протяжении двадцати с лишним метров там стоит сдвоенное крепление… Как же так?

Вера перехватывает беспокойный взгляд Любаши, когда идет рядом, и что-то говорит Сойченко. Тот вскидывает глаза, пристально смотрит на Любашу и, отодвинув замешкавшегося мужчину, протягивает ей руку.

— Тревожитесь? — мягко спрашивает он. — Ничего, сейчас уже скоро. Целая армия там работает.

— Живы… они? — пересилив смущение, тихо говорит Любаша.

— Конечно, — ободряюще улыбается Сойченко, хотя перед этим в глазах его на миг проблеснула неуверенность. — Должны быть живы и здоровы… Если при обвале никто не пострадал. Ребята они — духом крепкие, будут встречный туннель бить. Так что, для больших тревог причин нет, держитесь так, как положено жене горняка.

«Жене горняка…» — машинально повторяет Любаша, глядя вслед Сойченко и Вере. И вдруг удивительно понятным становится строгое замкнутое выражение сдержанной тревоги, лежащее на лицах собравшихся на шахтном дворе женщин. Они, горнячки, с достоинством несут беспокойную участь шахтерок, и даже сейчас, лишь глубже заглянув в их глаза, можно заметить, как все напряжено в них ощущением еще не узнанной беды.

— У вас… кто там? — тихо спрашивает Любаша у пожилой седоволосой женщины, которая молча стоит рядом.

Та с легким удивлением скользит взглядом по бледному лицу Любаши и неохотно роняет:

— Все там, внизу, наши… А твой кто по фамилии-то?

— Макурин… Андрей.

— Вон как? — женщина заметно оживляется и участливо говорит: — За главного, говорят, у бригады остался. Как он, думаешь, выдюжит?

Неожиданный вопрос смущает Любашу. Действительно, выдюжит ли Андрей? Под любопытным взглядом строгих глаз седоволосой женщины Любаше вдруг очень хочется, чтобы Андрей выстоял, геройски проявил себя там, среди отрезанной горстки шахтеров, и она торопливо отвечает:

— Должен бы…

И это так непривычные для Любаши мысли, что она отодвигается, отходит от строгой соседки, боясь, что та начнет задавать ей вопросы, на которые она, Любаша, не сумеет ответить.

«Неужели и им, чужим, не все равно, как там идут дела у Андрея? — думает Любаша, оглядываясь кругом. — Фу, глупая я… Конечно, не все равно, иначе не стояли бы здесь…»

— Несут! — кричит кто-то, и люди устремляются к ходку. Но тревога оказывается напрасной: выводят и усаживают в санитарную машину одного из бойцов-горноспасателей, повредившего себе ногу.