Отче наш

…Ребячье горе быстро проходит. К своему дому Алешка подходил, напевая едва слышно слова недавно услышанного псалма. Он знал и многие другие песни, но ему понравилась мелодия этого псалма, и Алешка быстро пристроил ее в такт своим шагам. К тому же, псалм каким-то образом — чувствовал малыш — связывает незримо его с матерью, оставшейся у Филарета. Ее Алешка все равно любил, несмотря на сегодняшние больные щипки.

— Спаситель, на кресте страдая… Да, бог есть свет, бог есть любовь, — вполголоса, в бодром темпе марша, выговаривал Алешка, не забывая посматривать по сторонам. И все же соседский Мишка появился из-за палисадника неожиданно, будто вырос из снега.

— Алеш! К вам из газеты приходил какой-то дядя, — сразу же сообщил он. — Сказал, что еще придет…

Алешка молча кивнул, словно ему было раньше известно, кто и зачем приходил к ним. А сам лишь подумал: «К мамке зачем-то… Пусть, мне-то што…»

И спросил у Мишки.

— На горке был? Идем, а!

— Домой иду. Угля натаскать надо. Ты жди, я скоро выйду…

Алешка пошел к своим воротам, опять напевая прилипчивый псалм. Было уже совсем темно — рассеянной, оснеженной зимней темнотой. И едва Алешка дошел до слов «бог есть свет…» — он неожиданно подумал о том, что если бог — свет, то надо просто попросить его, чтобы сейчас вот был день, было солнце. Ведь те, кто остались у Филарета, обо всем просят бога. Почему же он, Алешка, не может?

— Сделай, боженька, чтоб было светло, — тихо сказал, оглянувшись, Алешка и замер, ожидая такого, чего он еще ни разу в жизни не видел.

Но темнота стала лишь гуще, потому что Алешка с замиранием и легким недоверием ждал света. Вскоре малыш разочарованно тронул за дверную щеколду и тут вспомнил, что надо бродить где-то до самой темноты, пусть мама поймет, что он обиделся.

Алешка стал у ворот в раздумье: куда идти? Ждать Мишку? Это долго, у них две печи, угля надо много… Идти одному на ледяную горку?

— Мальчик, ты в этом доме живешь? — услышал Алешка и увидел, как с дороги к воротам идет мужчина.

— Вы из газеты? — внезапно догадался Алешка. — Но мамы нет.

— Где же она?

Человек подошел и встал рядом.

— Там… — махнул рукой Алешка в сторону невидимого дома Филарета.

— Где там?

— У дяди Филарета…

— Это у которого сектанты собираются? А ты тоже туда ходишь? Сейчас почему не там?

Обида на Филарета всплыла вновь. К тому же, Алешка был в ожидании наказания за свой поступок, и ему вдруг захотелось, чтобы кто-то взрослый понял, что он не хотел сделать так, как получилось. А этот дядя — из газеты, они же обо всем пишут, все знают…

И он рассказал корреспонденту газеты историю своей маленькой жизни…

— А ты хочешь ходить туда, к этому дяде Филарету? — спросил, подумав, корреспондент.

— Нет, — сразу же ответил Алешка. — Но… мама… Она не оставит меня дома…

— Вот что, Леша, — положил ему руку на плечо корреспондент. — Я сейчас пойду к этому Филарету, узнаю, почему они тебя принуждают посещать молитвенные собрания.

Алеша тихо побрел во двор, нашел в потайном месте ключ, вошел в дом. В комнате, не зажигая света, разделся и лег в постель. Лежать одному в темноте было до обидного горько, а мама была там, у Филарета, куда идти нельзя, и Алешка заплакал… Так, в слезах, он и уснул и не слышал, когда пришла мать.

…Просыпаться по солнечным утрам Алешка любил — день был полон интересных занятий и в школе и дома. К тому же, каждый раз радовал ласковый голос наклонившейся над ним матери, ее мягкое прикосновение к белокурым Алешкиным волосам:

— Вставай, сынок, вставай, сиротинка моя…

В это утро Алешка проснулся сам: в глаза било нежаркое зимнее солнце, но малыш проснулся с тревожным предчувствием неприятных событий: он сразу же услышал воркующий голос Филарета. И вмиг померкло сверкающее воскресное утро; Алешка натянул одеяло на голову. Но голос пресвитера все равно проникал в Алешкины уши.

— Ты говори, в чем помощь нужна, Валентина. Чем бог наделил нас, братьев и сестер, тем и поделимся.

Хрустнула плотная бумага, снова всплыл голос Филарета:

— На-ка, сестра, от сестер и братьев…

— Зачем же, брат? — слабо противилась Валентина, но тот мягко остановил ее:

— Бери, бери… С сиротою-то знаем как сами… Все еще малец-то спит?

— Вроде бы… Ты уж извиняй неразумного, брат. Сама я с ним расправлюсь…

— Чего там… Возлюби ближнего, даже если он — враг тебе, сказано в писании, а тут — малец неразумный… Однако в строгости держать их надо нынче, сама знаешь. Сатана правит миром, умножает грехи людские. Смотри, как бы не вышел из повиновения малец-то. С товарищами-дружками на улицу убежит, а там в кинотеатры, а там в пионерию краснопузую и — потерян он для бога.

— Не будет так, брат Филарет, — твердо произнесла Валентина, и Алешке показалось, что шаги ее приблизились к его кроватке. Он сжал глаза, притворяясь крепко спящим, а когда осторожно открыл их, в комнате было тихо. Алешка решил, что мать и Филарет вышли на улицу. Надо успеть одеться и уйти из дома, пока они не вернулись, иначе будут ругать.

Но едва он выпрыгнул из-под одеяла и торопливо начал натягивать брюки, как заметил мать. Она стояла у печи и внимательно смотрела на Алешку.