Отче наш

— Я… я на улицу, — покраснев, пробормотал он. Мать как-то устало и медленно покачала головой. Потом хмуро спросила:

— За что ты обидел дядю Филарета? Ведь от него, кроме добра, никто худого ничего не видел. И тебе он плохого не желает…

Алешка упрямо качнул головой.

— Желает… На улицу ты меня через него не пускаешь, я ведь слышал… И деньги у него берешь.

— Глупый ты, — нахмурилась мать и шагнула к столу. — Садись ешь да пойдем, там кто-то из старших братьев приехал, будут библию читать…

— Не хочу, — совсем по-взрослому серьезно сказал Алешка. — Я с Мишкой на горку пойду.

— Со мной пойдешь! — прикрикнула мать, и Алешка умолк, решив, что все равно убежит к Мишке.

И убежал, едва мать ушла давать корм свинье. И вернулся — голодный и усталый — поздно вечером. В дом он вошел притихший, ожидая гневных материных слов. Но она встретила его внешне спокойно.

— Пришел? Смотри, сынок, накажет господь бог за своенравство. Он все видит и знает, любой грех каждого живого существа у него на учете.

— У каждого? — недоверчиво вскинул глаза Алешка, еще не успевший раздеться. — Он всех видит, да?

— Все на земле создано им…

Алешка раздумчиво стоял, радуясь втайне, что мать не ругает его. И чтобы сказать ей что-то приятное, он бездумно спросил:

— А бога, мам, кто сделал?

— Уймись, паршивец! — неожиданно вскипела мать. — Кто тебя научил богохульству, а?

Алешка хотел броситься в дверь, но мать схватила его за рукав пальто и толкнула в угол:

— Раздевайся… О господи, за что наказал меня таким ребенком? У других дети как дети, а тут… Замри, паршивец, не хнычь!

Но Алешка и в эту ночь уснул в слезах. Ему было обидно, что мать на ночь не поцеловала его, как обычно, и не пожелала спокойной ночи, а ушла, закрыв дверь на замок, вероятно, к Филарету.

…Статья в местной газете сделала Алешку героем дня. В школе мальчики и девочки из других классов толпились на переменах у дверей второго класса, и первые часы такое внимание как-то льстило Алешке. Но к концу занятий он с недетской тревогой подумал о матери. Ведь и ее вместе с Филаретом обвинял в статье «Цветы в дыму» корреспондент. Утром газеты нигде еще не было, он уходил в школу, оставив мать слегка задумчивой. Как же встретит она Алешку сейчас, когда о ней заговорил весь шахтерский город?

После уроков Алешку вызвал директор школы.

— Звонили из газеты, — сказал он. — Просили после уроков сразу же зайти в редакцию.

Но Алешке идти в редакцию не хотелось. Он очень хотел увидеть маму и потому покачал головой.

— Потом зайду.

— Но мама сейчас очень сердитая, — мягко возразил директор. — С тобой пойдет сотрудник газеты и объяснит ей все…

И все же Алешка, выскочив на улицу, сразу же направился к дому. Пусть сердитая мама, пусть поругает его, но он так соскучился по ней, она должна знать, как он любит ее.

Однако перед дверью в сенцах остановился с гулко забившимся сердцем. Послышалось, что в комнате рокочет сердитый бас дяди Филарета.

Алешка осторожно приоткрыл дверь.

— Нельзя оставлять без наказания поступок мальца, — услышал он слова пресвитера. — В самое сердце он ударил нас, все тайное приоткрыл, словно Иуда…

— Не береди душу, брат Филарет, — тихо, подрагивающим голосом, ответила мать. — Уж приготовлю я ему, стервецу, наказание — вовек не забудет.

— Верно, сестра моя… Вспомни пророка Иезекииля… Дай-ка библию. Вот что он пишет о гневе господнем сатанинскому племени, «…они еще землю наполнили нечестием и сугубо прогневляют меня, — громко читал пресвитер. — За что и я стану действовать с яростью, не пожалеет око мое, и не помилую…»

Истеричный женский крик взвился в комнате:

— За что, господи, дух мой испытываешь?! За грехи какие наказуешь меня?!

— Мама! — рванулся в дверь с испуганным плачем Алешка, выронив школьный портфель. Маме плохо, плохо! Он, Алешка, должен быть рядом с нею.

И враз остановился, попятился, уловив дикий, страшный блеск материных глаз, подергивающийся в судороге бледный рот ее.

— Уйди, змееныш… — выдохнула с шипением Валентина, надвигаясь на сына. Алешка закричал, пятясь от матери, и даже не почувствовал ее удара. Падая, с силой ударился виском о массивную железную кромку печной дверцы. Последнее, что увидел он, было: вскочивший Филарет надвинулся, наклоняясь над ним в испуге, и руки его, прикоснувшиеся к Алешкиной голове, были почему-то в крови. И еще Алешка успел вяло подумать, чувствуя, как меркнет день, что бог вовсе не свет, а колеблющаяся, наплывающая звенящими волнами, густая тьма, скрывшая ее — любимую, милую маму…

«Едва ли догадаются искать так близко, — размышляет Филарет, забыв о вздохах мечущейся в соседней комнате Аграфены. — И все же надо быть осторожным…»

Мысли его касаются несчастья в доме Лыжиных, он привычно соображает, как лучше воспользоваться создавшейся ситуацией. Состояние души Аграфены — ясное, она готова к утешительным беседам о том, что лишь верящий сердцем в господа бога найдет спасение духу своему среди братьев и сестер во Христе. И с дочерью надо побеседовать. Момент самый подходящий — смятение, боль должны быть в душе ее. Ребятишек они сами приобщат к делу, натолкнет он их потом на это…