Отче наш

Он свешивает ноги и садится на койке, поглядывая в окно. До слуха доносится приглушенный говор, затем громкий вскрик Устиньи Семеновны:

— Пойдешь, я говорю! Ишь, мамзеля…

— Мама, но я не хочу, пойми ты! — возражает Любаша. — К чему все это затевать? Сами довезем…

— Иди, иди! — прикрикивает Устинья Семеновна и после молчания тише добавляет: — Ослушайся только, косы выдеру! Ишь, принцесса какая, съест он тебя, что ли? Да поласковей с Ванюшкой-то будь, от мужика что хошь лаской добьешься.

Любаша что-то говорит, Андрей не может расслышать, но зато громкий голос Устиньи Семеновны звучит отчетливо:

— Андрюша обидится! — передразнивает она дочь. — А на черта мне такой зятек — лежебока! Вчера на уступку вам пошла, думала — поймете добро. А он, вишь ты, общественные дела выполняет, а помогать по хозяйству сосед должен? И поможет Ванюшка, он пообещал вчера. «Что-нибудь придумаю», — сказал. А ведь тоже не без дел общественных… На воскресник людей возить надо… Эх, не понимаешь ты, дура, какого мужика надо выбирать для жизни!

«Вон оно что? — замирает Андрей. — Проверка, стало быть… Какой для жизни мужик годней?!»

Он прислушивается… Кажется ему, что хлопает во дворе калитка, возле окон кто-то быстро проходит. Андрей бросается к окну и распахивает створки, но из-за густых и высоких акаций ничего не может увидеть.

«Ну что ж, проверка так проверка, — зло думает он, отходя от окна. — Как сказал, так и будет. Ребят подводить из-за картошки не стану, мне этого никто не простит, да и сам себе не прощу…»

В хозяйской комнате и сенях, куда выходит Андрей умываться, Любаши нет. Устинья Семеновна, едва завидев его, демонстративно отворачивается к печи, бренчит там чугунками.

Завтракать Андрей не стал, хотя видел, что Устинья Семеновна положила на стол для него ложку, поставила тарелку с нарезанным хлебом, чистую миску, налила стакан молока. — «В столовой поем», — решает он.

Выйдя за калитку, останавливается. Все же очень хочется знать, откуда появится Любаша. Минуты бегут, он зло думает, что ждать дальше не может, и шагает по мостику через канаву, оглядываясь, в надежде увидеть Любашу.

Около десяти часов утра Андрей тянет Лагушина и Кораблева к овощным рядам.

— Авось что-нибудь там заметим…

Но в действительности ему просто не терпится узнать, здесь ли Любаша…

— О, в чайхану? — обрадованно кивает Кораблев. — Пожалуйста! Я ведь тоже, кажется, не завтракал. Да и пивца по кружке неплохо пропустить.

— Ну, пиво после, — не соглашается Андрей. — Отдежурим, можем даже в ресторан заглянуть, я еще и не видел, что здесь в Копринске за «Горняк»…

Ему и впрямь хочется подольше не появляться сегодня дома.

Овощные ряды — сразу у входа на базар. Но сегодня здесь громадное скопище людей, приходится проталкиваться вперед еще задолго до входа в ворота, и Андрею не удается, как задумал он, просмотреть ряды издали, чтоб убедиться, тут ли Любаша. То и дело, разрезая движущуюся толпу, медленно проплывают грузовые машины и лошади с телегами, подвозящие овощи, и сразу же за ними толпа смыкается, словно живой ком ртути, и — движется, движется, движется.

В этой толчее трудно держать нужное направление, и если бы не Кораблев, бесцеремонно расталкивающий плечом людей, не скоро бы добрались и до чайной, хотя крытая толем крыша ее виднеется метрах в двадцати от входа.

У дверей чайной останавливаются. Андрей теряет всякую надежду пройти вдоль овощных рядов. Он окидывает взглядом копошащуюся и галдящую толпу и неожиданно замечает знакомый оранжевый платок Любаши.

— Сейчас, ребята, вы заказывайте… — и движется вперед, ориентируясь на оранжевый платок.

Да, это Любаша. Напирающие сзади люди притискивают Андрея почти к самым столам, и он видит Любашу совсем близко. Она смеется, разговаривая о чем-то с Ванюшкой. Устинья Семеновна зорко посматривает вдоль рядов, и Андрею кажется, что взгляды их на миг встречаются. Гневное чувство стыда захватывает Андрея. «Как дурачка, вокруг пальца обводят», — стискивает он в бешенстве руки. Глаза холодные, злые смотрят на гудящую базарную толпу.

«Ну что же, как вы, так и мы будем действовать», — в который уже раз мрачно размышляет он. И горькая обида — на Любашу, на мать ее — тяжело сжимает сердце. Почему они так поступают, почему?

5

Василий Вяхирев поворачивается к Вере, отстраняя напиравшего на них мужчину в лоснящейся грязной фуфайке, кивает ей на чайную, затаив в уголках рта улыбку.

— Может, сюда зайдем?

— Нет, — морщится Вера. — Не люблю этих закусочных кабацкого типа. В них всегда помойкой пахнет. Пойдем с базара, здесь в магазинах ничего, пожалуй, не найдем подходящего.

Они двинулись к выходу, перебрасываясь фразами о том, что же все-таки купить отцу на день рождения.

— Не забывай, — напоминает Вера, когда они проходят базарные ворота, — нам еще в городской молодежный клуб надо. Все же добьюсь я, что секцию атеистов в наш поселок перебросят.

— Едва ли Никонов согласится, — задумчиво роняет Василий, имея в виду секретаря горкома комсомола. — Здесь, в центре города, все так компактно, под рукой…