Отче наш

— Укатили? Ну вот, так-то лучше… — голос у нее заметно добрей, но на лице все то же выражение строгой сухости. — От безделья пусть в свой клуб идут, а по чужим-то домам нечего пороги обивать… Без обиды тебе наперед скажу Андрей: товарищев-то можешь принимать там, на шахте, а здесь им делать нечего.

— Но как же так, Устинья Семеновна? — недовольно поглядывает на нее Андрей. — Они не просто так, а по делу, может быть.

— По работе — и на шахте времени тебе хватает! А пришел домой — к чему они тебе, товарищи-то? У тебя жена… будет вот Любка, хозяйство свое объявится, следить за ним надо. А где ты за всем успеешь, если хахоньки в своем доме с этими вот начнешь разводить? Подумай, подумай, я не худое тебе советую… Ну иди, добросай назем-то, да и ужинать надо собирать.

Мимо проходит Любаша, боясь глядеть на Андрея.

— Ты что несешься-то? — останавливает ее Устинья Семеновна. — Дай-ка ведро. А вы докончите там в сарайке-то…

— А пол? — поднимает на мать глаза Любаша.

— Завтра вымоешь, сегодня ладно уж… А я к Лыжиным наведаюсь, надо мне.

«Ну и ну! — морщится Андрей, шагая к сараю. — Получается, что она их просто выставила, Василия и Веру? Вот человек…»

В сарае Любаша молча застывает у двери, наблюдая, как он накладывает навоз на носилки.

— Ты что молчишь, Любаша? — окликает Андрей.

— Так… — и отводит взгляд.

— Постой, постой… В чем дело-то? Иди-ка сюда.

Она подходит, хмурая. Но не противится, когда он обнимает ее, а прижимается, притихшая, к его плечу.

— Ну? — говорит тихо Андрей.

Она долго молчит, потом спрашивает:

— Ты меня очень любишь?

— Очень, Люба…

— И никогда никого не будешь любить, кроме меня?

— Глупый мой человек! Конечно, никого, — смеется он. — Но почему ты спрашиваешь?

Любаша отводит взгляд:

— Так просто… — и нерешительно высвобождается из объятий. — На улице скоро темно будет, надо добросать навоз.

6

Василий Вяхирев легонько пинает попавшийся под ноги камешек, проследив, как тот шлепается в придорожную траву, искоса поглядывает на молчаливо идущую рядом Веру.

— Освободительная миссия закончилась провалом, — насмешливо говорит он. — Сопротивление встречено совсем с неожиданной стороны: от матери, а не от ее милой, смущенной дочери… Таков результат…

— Представь себе, — медленно произносит Вера, — что неожиданности здесь я не встретила. Эта старушка Пименова — ярая церковница, хотя и фанатичкой ее не назовешь. Видел, как они живут? Не об одном боге, видно, заботится… Удивляюсь, какие могут быть общие интересы у Андрея с этой семьей? Или мы еще просто плохо знаем его?

— Ну, это уже крайность! — не соглашается Василий. — Он же их квартирант? Попросили помочь по хозяйству, разве откажешься?

— Нет, он уже не квартирант, — задумчиво говорит Вера. — Вы, мужчины, мало наблюдательны… Что дает Устинье Семеновне право решать за Андрея такую, казалось бы, мелочь, как гостеприимство? Он же фактически оказался бессилен возразить старушке. А почему?

— Да потому, что ты пришла не к Андрею, а к старушке и ее дочери, а она с тобой не пожелала разговаривать. Я так и предполагал… Погоди-ка, где же Степан Игнашов? — оглядывается Василий. — Он за воротами остался…

Вера усмехается, окидывая взглядом высокую, грузную фигуру приостановившегося Василия.

— А я, пожалуй, права.

— В чем?

— В мыслях о тебе, — кивает Вера. — Пошли! Степан — у Лыжиных, они где-то рядом с Пименовыми живут.

— Но при чем здесь мысли обо мне?

— В прямой связи… Ты, Васенька, как работник — неплохой, я бы сказала. Собрания, заседания комитета, производственные вопросы, культмассовая работа, учеба в сети политпросвещения — все это…

— Веруська! Но это ж целое выступление на отчетно-выборной конференции?! — шутливо перебивает Василий. — Прибереги для будущего, а?

— Приберегу, — серьезно обещает Вера. — А сейчас я тебе просто по-товарищески… Как работник ты хороший…

— Уже не «неплохой», а хороший, — снова перебивает ее Василий.

— Да. Хороший. А далеко в комсомольской работе не пойдешь. Нет чутья в тебе, чутья к человеку. Скажут свыше — сделаешь, а самому чтобы понять — нужен ли ты тут, и если нужен — вмешаться! — такого подхода к делу у тебя нет. Я говорю вполне серьезно. Кстати, об Игнашове. Почему, думаешь, он первый вызвался проводить нас сюда?

— Странно рассуждаешь…

— Вот-вот, для тебя странно. А ведь он любит Лушу, и ему, конечно, интересно, чем окончится наш «визит» на Приозерную. Сейчас, конечно, он у Луши, но будь спокоен, нас он постарается отыскать, узнать, что же нового произошло у Пименовых.

— Знаешь, эти тонкости меня просто не занимают! — машет рукой Василий. — А вмешиваться в дело Луши и Макурина… Кого же я должен ругать, кого хвалить? Вот разберутся в органах милиции, и мы примем меры. Следствие-то мы же не можем подменить?

— Милый мой Вася, но это же наши люди, рядом с нами работают и живут! Тебя разве их судьба не интересует?

И, как всегда, когда Вера заводит разговор о чутком отношении к человеку, Василий и сегодня обидчиво умолкает.

А она продолжает говорить Василию о своих сомнениях, сумеет ли Степан у Луши повести нужный разговор об Андрее. Справится ли он с этой нелегкой задачей.