Отче наш

— Молодцы! Старуха у будущей женушки Макурина — очень крута, бабуся старого закала. Неприятностей Андрей хлебнул бы с первых деньков немало. Ну, идемте к парторгу, узаконим все, чтобы никаких придирок в коммунальном отделе не было, да и самого Сойченко прихватим с собой.

Когда все идут из раскомандировки в партком, Василий на лестнице задерживает Веру.

— Слушай, Веруська, — тихо окликает он, — ты это… серьезно?

— Конечно, серьезно, — смеется Вера. — Этим же не шутят, правда?

— А как же мы? Ты же не хочешь идти к нам?

— Не хотела, а теперь — надо! Временно, ладно?

— Ну, конечно! — не удерживает радостного возгласа Василий и неожиданно привлекает к себе Веру.

— Ого, с будущей женой ты, оказывается, можешь быть и смелым? Не боишься, если люди увидят?

Василий, покраснев, опускает руки и смущенно бормочет:

— А пусть! Ты же сама всем сказала.

А Вере грустно. Она никак не разберется в этой странной своей грусти, подсознательно чувствуя, что обещание, данное Василию, не радует ее. Почему? Обыденно и просто все произошло? Но ведь обыденность эта заметна, вероятно, только ей? По взволнованному виду Василия, шагающего сейчас рядом, никак не скажешь, что тот спокойно воспринял ее решительное слово. Значит, не в этом дело…

Грустно Вере. Ей хочется отстать от Василия, скрыться от людей, чтобы они не мешали ее раздумьям.

Вера все больше сознается себе, что мысли ее каким-то странным образом связаны со свадьбой Андрея Макурина. Она чувствует, что не может не думать о его свадьбе; задевает ее это сообщение.

Состояние растерянности, охватившее ее, постепенно проходит. Вера невесело старается убедить себя, что свадьбу надо было ожидать, что и она, Вера, ждала ее. Но — не так скоро… Более привычными были мысли о том, что Андрей просто дружит с дочерью своей квартирной хозяйки. Дружит, и только… А свадьба…

«Но что за глупости?! — изумленно опомнилась Вера, приостанавливая шаг. — Какое мне дело до всего этого?! Разве плохо — свадьба? Значит, любят друг друга… Да, любят, а я… Я обязательно должна пожелать им счастья, ведь Андрей — наш товарищ…»

— Вера!

— Да, да, иду! — рассеянно откликается она, шагнув к Василию. И чуточку грустно, виновато улыбается ему, зная, как предательски далеки сейчас от него ее мысли.

13

Устинья Семеновна, удерживая беснующегося Рекса, коротко кивает на крыльцо Сойченко и ребятам, сгрудившимся у ворот:

— Проходите, там он, дома.

И задерживает острый взгляд на Вере, шагнувшей вслед за Сойченко во двор. «Эта-то, бесстыжая, чего крутится среди мужиков? Обтянула ляжки-то, ходуном ходят под юбкой, аж смотреть муторно».

Не нравится Устинье Семеновне приход шахтовских, но знает: в дни свадьбы с гостями будь ласкова. Как узнала, что отказался Андрей от венчанья — ноги не хотела в доме показывать. Да и Григорий уговорил: дескать, себя опозоришь. Оно и верно: им, молодым-то, нонче стыд дымом в глаза не бросается. Ничего, зятек пусть не радуется. Свечечкой мигнут три денечка, а там — снова ее хозяйская воля. Будням в семье — баба хозяин. Как ни ерепенься, Андрюшка, выпьешь до дна всю чашу, которая будет тебе приготовлена. Горькой покажется и ласка женская, коль не покоришься…

А сейчас, что ж, встречать ранних гостей надо. Видать, среди них и начальство Андрюшкино есть: тот вон чернявый, пожилой, с цепким взглядом, что первым взошел в ворота, — пожалуй, не простой рабочий.

Устинья Семеновна неторопливо поднимается в сенцы. И снова слышит позвякивание цепи; но теперь Рекс не лает, а, повизгивая, ластится. Устинья Семеновна оборачивается, и сердце ее трепетно екает: похлопывая Рекса по мощному лохматому загривку, у сарайки стоит сын Семен. Издали он кивает ей — спокойно, словно вчера виделись:

— Здравствуй, мама…

С холодным сердцем вспоминала в последнее время Устинья Семеновна непутевого сына, но сейчас, увидев его, похудевшего и словно подросшего и раздавшегося в плечах, не утерпев, быстро сходит с крыльца.

— Здорово, беглец… — шагает она к Семену и только тут замечает застывшую у ворот жену его Настю. Одета сноха чуть ли не так же вольно, как та вертихвостка из комитета комсомола — в коротенькую юбчонку и белую кофточку, обтягивающую ее худые, совсем девчоночьи плечи.

«Ишь ты, за модой гонится», — косится на нее Устинья Семеновна, останавливаясь и едва приметно кивая на торопливое приветствие снохи.

— Заходите, — скупо роняет она сыну. — Там шахтовских полдома привалило, на стол буду собирать, хоть и не время.

— Зять-то где с Любой? — сверкает белозубой улыбкой ничуть не смутившийся от холодности матери Семен. — В церковь, небось, укатили?

— Семен, — хмурится Настя, но тот уже подходит к матери, протягивая руку:

— Ну, поздравляю, мама! Последнюю выдаешь, больше свадеб в доме не предвидится. Всех троих на ноги поставила, теперь — отдохнуть можно, внуков понянчить.

— Замолол, Емеля, — отмахивается Устинья Семеновна, но руку сыну подает. — Гришку-то не видел?

— У соседского Ванюшки сидит, тетка Марина сказала. Ну, пошли, что ли, в дом? Стаканчик-то горилки до свадьбы, небось, поднесешь?