Отче наш

— Уж не священная ли война, Ястребов, ожидает нас в конце концов? Или термоядерная — за чрезмерное увлечение наукой? Не новые мысли. Их американские баптисты втолковывают всем, кто доверится им. Интересно, Ястребов, где вы их вычитали? Не угадал ли я адрес? Ваши общины снабжаются из бруклинского центра, знаю. Но чтобы вы, умный человек, поверили такой чепухе?.. Крепко, видно, обрабатывают вас в секте.

Подошли Вера с ребятами из корпинского горкома комсомола, и Апполинарий заторопился.

— Ладно, встретимся еще как-нибудь, — уходя, кивнул он. — Мир для человека все больше тесным становится…

— М-да, — тихо произнес Леня, — встретиться мы, конечно, можем. Но кем — друзьями или врагами? Н-не знаю…

13

Любаша смотрит на Веру с явной неприязнью. Рядом грохочет сыплющийся в вагон уголь, в воздухе висит пыль, и Вере хочется отойти в сторону от вырывающейся из-под бункера воздушной струи с резким запахом гари. Но Любаша повторяет, поглаживая черенок лопаты и не спуская потемневшего взгляда с Веры:

— О чем говорить? Вам-то что за интерес лезть в чужие дела?

Даже в серой спецовке, низко под подбородком, совсем по-старушечьи повязавшая черный платок, она очень хороша, и Вера с легкой завистью думает: «Народится же такая красота у какой-то богомольной старухи, в избе с паутиной по углам. Избавь Любу от выражения покорной пришибленности, дай ей посмелее, поярче взгляд, и она совсем сведет Андрея с ума…»

— Напрасно ты, Люба, делаешь из всего секрет. Просто я поинтересовалась, скоро ли будете переезжать. Надо в жилищно-коммунальном отделе кое-какие формальности выполнить. Нам уже звонили оттуда. Квартиру нельзя долго держать пустой…

— А вы и не держите! Переезжайте — и весь разговор.

— Ордер-то у Андрея, — мягко возражает Вера. — И потом — дареное обратно не берут…

— Ордер?! Когда же он взял его? — остро смотрит Любаша. Неприятно, что Андрей об этом ни слова не сказал. — Взял если, значит, пусть переезжает, — обрезает она и шагает к лестнице на эстакаду. — Ну, я на работе нахожусь, некогда мне…

— Постой, Люба, — останавливает Вера. — Что же мне в жилищно-коммунальном отделе сказать? Надо же решать быстро. Посоветуйтесь с Андреем, вы же не дети. Если он в чем виноват — говори прямо ему, он поймет! А не поймет — к нам приходи, сумеем доказать ему.

Любаша, ступив ногой на лестничную перекладину, слушает молча, не оглядываясь на Веру. Выждав немного, так же молча начинает взбираться по лестнице. И уже наверху оборачивается, глянув на Веру тем же неприязненным взглядом.

— Зачем мне адвокаты? Слава богу, разум есть…

Вера изумленно наблюдает, как Любаша пролезает в небольшую дверцу внутрь эстакадной пристройки, исчезает там, даже не оглянувшись.

— Вот тебе и робкая дивчина! — тихо произносит она и едко смеется над собой: — Пришибленная, покорная! Тоже мне, психолог…

И медленно идет от эстакады. Это хорошо, что Любаша не такой уж безвольный человек, как думалось минуты назад. Гордая она и умная. Что ж, об этом стоит подумать. Значит, можно заставить ее восстать против опеки матери.

Но как это сделать?

До конца рабочего дня Вера несколько раз возвращалась мыслями к Любаше. И все больше убеждалась в том, что жена Андрея не доверяет ей вмешиваться в их семейную жизнь. И происходит это, вероятнее всего, потому, что Вера для нее — чужой человек, из числа тех, к кому мать приучила с детских лет относиться с подозрением.

«Из наших поселковых активистов кто-то должен стать другом Любаши, — решает Вера. — Но кто? Интересно, в каких отношениях Пименовы с Татьяной Ивановной? Лучше той женщины, едва ли в поселке сыщешь… Она чуткая, деликатная и очень мягкая, как человек. Надо переговорить с Челпановой… чтобы возле Любы всегда в трудную минуту был наш человек, который сумел бы дать ей правильный совет…»

14

Каминский не стал вызывать Пименову в горотдел милиции еще раз, а поехал в поселок сам: решил, что при разговоре в домашних условиях Устинья Семеновна не будет вести себя настороженно, как это случилось при первом ее вызове к следователю. Все-таки важно было выяснить, с какой целью ходила она к Лыжиным в тот вечер с Вяхиревым и Копыловой.

Но Устинья Семеновна и не скрывала этого.

— К свадьбе, вишь ли, готовились мы, вот и пожалела его, — прямо заявила она. — А вообще-то все так и было, как Лушка показывала. Напрасно я тогда позорила ее перед шахтовскими-то…

Каминский был разочарован. Он ждал, что где-то здесь и есть тот узелок, развязав который, можно будет уверенно припереть к стенке Лыжину, дать ей понять, что милиции известно гораздо большее, чем есть в действительности. А теперь эта старуха, смело взвалив всю вину на себя, путает карты.

— Вы же знаете, что за ложные показания… — начал было он, но Пименова строго осадила следователя:

— Ты меня не пугай! Я тебе ничего ложного не говорила, а эти — шахтовские-то — мне не судьи. Им что хочу, то и скажу. Не в свое-то дело пусть не лезут…