Отчий дом

Я пошел на пепелище, пробрался на огород, к яблоне, где летом любил обедать в кругу друзей. Под столом у яблони был действительно кованый сундук, который обычно стоял в чулане. Я попробовал приподнять, ничего не получилось. Постоял немного, пытаясь что-то вспомнить, но ничего не приходило в голову. Надо было возвращаться к Аннам, там меня ждали.

Все сидели хмурые, молчаливые. Я пытался пошутить, но у меня не получилось. Но сделать что-то надо было, чтобы покончить с прошлым, случившимся, отодвинуть его и начать жизнь снова, продолжать ее в радости.

— Мне с вами хорошо, — сказал я. — И ты, дней юности товарищ дорогой, не грусти. Дружба не сгорает. И любовь не проходит. И песни поются всегда? И добро не пропадает. А зло улетучивается, а злоба сгнивает, а мерзость пропадает, как мираж… Нет ничего более долговечного, чем человек, существующий в радости. Как вы к этому расположены?

Все смотрели мне в глаза, кивали и улыбались. Жизнь продолжалась, жизнь была прекрасна.

Весь вечер мы пели песни, как когда-то летом, у костра. И заснул я быстро, спал крепко и хорошо.

Красное солнце поднялось в свое время. Мы с удовольствием позавтракали. Анна-старшая была мастерица на все руки и душевной щедрости необъятной, некогда гонявшая плоты по реке вместе с Марьей. Сундук мы с Савелием отнесли к ней в «летник», и на мои последние предостережения она ответила, что если и ее дом спалят, выстроим новый, да какие еще хоромы! Ярости ей тоже было не занимать. Как и силы. Как и страсти.

Лес темнел, объятый тишиной, в белых полях вдали видна была гора, обросшая кустами. Раздражения у меня так и не возникло, все было как прежде, все было со мной, и я был среди своих, среди друзей. Строил свой дом.

Не по тому, так по другому поводу в доме Анны перебывала уже вся деревня. Спрашивали, когда я вернулся, и что я теперь делаю, и как в Москве, и что в мире. И надавали мне поручений, нагрузили меня заботами, всем тем, что радовало душу.

Книги не сохранились. Они сгорели, как это ни прискорбно. Но рукописи их где-то остались. В конце концов ничто не пропадает, хотя вселенная и расширяется.

Я, кажется, следовал мудрости: нашел соседа, прежде чем строить дом, и нашел друга, прежде чем отправиться в путь. Конечно, я не строил дом, я только въехал и подстраивал этот дом. Каждому приходится строить, но возводят сообща, хотя бы один раз в жизни. На каменном основании.

Кто был в разное время хозяином дома, в котором я изредка жил в деревне? И кто был первый, кто строил этот дом?

Строили всегда Миром.

Дом смотрел некогда глазами своими в озеро, охватывая взором и всю округу — свет в окнах виден был издалека. Лучины, коптилки, свечи.

Хозяин в свое время построил дом из дерева, в основание положил бревна дубовые и камни большие. И двор велик построил, огородил тремя рядами тесаных камней и одним рядом бревен. Потом пригласил художников украсить все внутри и снаружи… Чтобы избавиться от всякого навета. И всякую немощь, и всякую зависть, искушение, чаровство пресечь. Видимо, скорый в заступничестве и крепкий в помощи был хозяин Этой Местности — Народ. Видимо, был могуч, крепок, радостен… И видел Народ все — и судьбу и беду — в бесконечном ходе времени, под общим небом.

Гигантские, титанические группы представлялись мне. Ярость. Сила. Любопытство. Зависть. Достоинство. Ненависть. Гордость. Ужас. Страдание. И Любовь. Да, и любовь. Все это снова и снова ждало, встречало меня впереди.

Я плыл по реке своей. По своей жизни.

Шестая часть Десять лет спустя

Знали они друг друга давно, еще с той поры юности, когда не расставались днями, — бывало, засиживались в компании далеко за полночь и тут же, где попало, ложились спать. Случалось, оставив занятия, неожиданно на несколько дней забирались в глушь, куда-нибудь под Загорск, и бродили с мешками, в ватниках, резиновых сапогах, потом в дачных поселках находили знакомых или приятелей своих знакомых и там оседали. Работали, делали этюды, зарисовки… А затем снова был город, столица, многоликое и огромное пространство, и они снова двигались по довольно причудливым кругам, но успевали работать, и думать, и оставаться наедине — Василий писал рассказы, а Николай рисовал.

Но потом как-то вдруг неожиданно, они и сами не заметили, что же случилось, кто-то куда-то уехал. По делу. Вот именно, да-да, появились дела. Стали определяться их профессии, направление интересов. И тоже вдруг кончилась лихорадочность отношений — они стали взрослыми. Но встречи продолжались. На какое-то время они опять попадали в один круг, но уже что-то делали или пытались делать вместе: ходили в издательства, придумывали книгу, однажды съездили вместе в командировку — тогда реконструировали Мариинскую водную систему…

И вот как-то весенним днем, когда воздух был пропитан ожиданием, когда вот-вот должны были распуститься почки, друзья встретились в центре Москвы, в Столешниковом переулке. Бросились друг другу в объятия, как бы продолжая последний разговор и последнюю ссору (да, да, бывали и ссоры, а как же им не быть).