Отдайте мне ваших детей!

Румковский затруднился бы объяснить происходившее в комнате даже самым близким и доверенным людям. Может быть, у него просто не нашлось слов, чтобы описать то чувство доверия, которое, как ему показалось, установилось между ним и Бибовым. Как несколько лет назад, когда не существовало еще никакого «производственного процесса», когда и в помине не было никаких resortów, в те дни они сиживали в кабинете Румковского, Бибов просматривал длинные списки предложений, но нигде не находил нужного ему товара, и тогда Румковский вдруг называл чью-нибудь фамилию или название фирмы, а Бибов восклицал: «Румковский, это же гениально!»

Однако теперь их беседа оказалась не столь приятной, сказал Румковский и попытался, как мог, пересказать то, что доверил ему Бибов. В Берлине решили, что из-за военных расходов содержать администрацию гетто в нынешнем размере невозможно, ее следует реорганизовать, а «незаменимым» прежде личностям вроде Риббе и Чарнуллы придется покинуть Лицманштадт, чтобы служить в армии.

— Но это еще не самое худшее, Румковский; самое ужасное в том, что все гетто, все производство, которое относится к военной промышленности, заберут у гражданской администрации и передадут СС, компании «Остиндустри», коротко говоря — гетто переходит СС!

Они сидели в комнате, которую Румковский называл «городским кабинетом» Бибова. Главным в кабинете был обширный письменный стол с подложкой для письма и мраморной подставкой для ручек. На краю стола громоздились телефоны. Бибов вынул из настенного шкафа стакан, выпил, достал из ящика стола сигарету, однако Румковскому опять не предложил.

— В переговорах сейчас пауза, но уже ясно, что, если доктор Хорн добьется своего, даже мне придется оставить пост в администрации. Что мой уход будет означать для самоуправления, которое я столько лет обеспечивал вам, евреям, — это вы сами можете живо себе представить.

В этот миг вся сцена, до этого погруженная в темноту, вдруг осветилась, рассказывал Румковский. Бибов, протянув руку и любезно улыбаясь, чутко, почти по-товарищески вывел на эту сцену Румковского:

— Но я, естественно, не покину администрацию, не рассказав о нашем прекрасном сотрудничестве — мы с вами всегда прекрасно сотрудничали.

И может быть даже, я смогу взять с собой кого-нибудь из ваших самых добросовестных служащих. Но в таком случае это должны быть по-настоящему добросовестные работники — я знаю, таких можете воспитать только вы.

У меня большие планы, Румковский. Меня соблазняют возможностью взять большую фирму по экспорту тканей, со складами в Гамбурге и Киле. При этом я, естественно, сохраню все свои связи в торговле кофе и чаем.

А что касается вас и вашей семьи, обещаю непременно проследить, чтобы вам предоставили защиту и достойный отъезд.

Gute Geschäftsbeziehungen vergisst man doch nicht so schnell.

А теперь, Румковский, вам пора; доктор Хорн пунктуален, он сам не позволяет себе терять ни минуты и отмечает, кого нет на месте.

Последние слова он произнес, схватив Румковского за руку; Румковский, уверенный, что предстоят объятия — пьяное изъявление преданности вроде тех, которым он подвергался несколько лет назад, — подался навстречу Бибову, чуть вправо. Но Бибов всего-навсего искал монетки в кармане пиджака. Он всунул Румковскому в ладонь несколько пфеннигов и фамильярно похлопал его по спине:

— На трамвай хватит!

Так и получилось, что «богатый» еврей Румковский, которого (за исключением поездки в Варшаву) никогда не видели вне порученного ему Gebiet’a, удивительным образом стоял совершенно один, без охраны, на арийской территории Лицманштадта и ждал трамвая, который отвезет его назад в гетто.