Отдаляющийся берег. Роман-реквием

— Айн момент, — сказал Сиявуш и, сдвинув пальцем вверх очки, задорно поглядел на меня. — Старик, Аббас это знает, я тебе расскажу. Есть у меня в Москве два приятеля, вместе учились. Прилипли ко мне нынче зимой, когда я был там, мол, давненько мы в ресторане ЦДЛ не бывали. Ну, повадки москвичей известны — они сюда приезжают, угощаем мы, мы туда едем, то же самое — угощаем мы… Словом, неподалёку от ЦДЛ есть большой гастроном, там и условились встретиться. Получилось так, что пришёл я очень рано, стою у гастронома, жду их. Холод собачий. А там очередь за водкой, хвост между домами тянется чуть ли не до проспекта Калинина. Вижу вдруг, один направляется прямо ко мне. Ясное дело, выпивохам недостаёт третьего, и этот — в чёрном пальто, в шапке-ушанке и с бородой — нашёл именно меня.

— С первого взгляда понял, что перед ним простак, — прокомментировал Аббас, но Сиявуш, не обращая на него внимания, воодушевлённо продолжал:

— Словом, старик, на бесприютного пьяницу он вовсе не походил, всё честь по чести, трезвый как стёклышко, приличный вид, Аббас рядом с ним — всё равно что бомж опустившийся, — с удовольствием уколов друга, хохотнул Сиявуш. — Ну, слушай. «Нет ли у молодого человека мысли немного согреться в этот мороз?» — интересуется. «Не помешало бы», — говорю. Сам не пойму, почему так ответил. Со мной иной раз случается, плыву по течению и не отдаю себе отчёта — куда, зачем. Тот повернулся, позвал одного. В Москве пол-литра на троих — обычное дело. Взяли они деньги, пошли в магазин. Я поджидаю их на улице и сам над собой посмеиваюсь, что поневоле связался с совершенно незнакомыми людьми. Время проходит, пора б им уже подойти. Жду, а их нет и нет. Притопываю от холода на месте, даже думаю — может, у магазина есть и другой выход, они взяли водку да и ушли. Мысль эта меня прямо взбесила, и в этот самый миг вижу — бородатый вышел из магазина. Надвинул ушанку на глаза, идёт и, не останавливаясь и мельком на меня взглянув, быстро шагает мимо. Меня это порядком удивило, но, думаю, водку-то дают из-под полы, так, наверно, и надо, чтобы милиция не заметила. Третьего не было, и я снова подумал, что это, наверно, тоже вид конспирации. Бородатый прошёл к соседнему дому, зашёл в парадное, ну а следом я. Поднимается он по лестнице и оглядывается, видно, думаю, третьего ждёт. Поднялись на третий этаж, я тоже гляжу вниз — нет ли третьего. Пока я глядел вниз, дверь открылась, бородатый оказался внутри, а дверь захлопнулась. Сиявуша, старик, всё равно что кувалдой по башке саданули, опешил я. Пришёл в себя, легонько стучу в дверь; ни звука. Меня снова бешенство захлестнуло. Ясное дело, обвели вокруг пальца. Стучу сильнее. «Тебе чего?» — спрашивают из-за двери. «Мою долю водки», — говорю. «Сейчас милицию вызову, там тебе покажут». Видимо, бородатый. Тут я вконец себя потерял. Получается, дурят тебя средь бела дня да ещё милицией стращают. «Вот что, либо стакан водки, либо я дверь высажу», — повторяю я как заведённый и барабаню в дверь кулаками и ногами.

— Надо было головой биться, — хихикая, посоветовал Аббас. После приступа кашля он боялся смеяться в голос.

Сиявуш крякнул и продолжил:

— Ума не приложу, Лео, что на меня нашло. Наконец дверь приоткрылась, но цепочку не сняли, в проём подали мне изящный чайный стакан с водкой: «На, подавись». Взял я полный этот стакан и, как отпетый забулдыга, разом осушил его… Всё прояснилось, высветилось и стало на свои места. Какая там ярость, какое бешенство, всё прошло, мир покоен и прекрасен, люди добры, милы и любезны, и в приподнятом и триумфальном настроении, поскольку им всё же не удалось одурачить меня, сам над собой посмеиваясь, я вышел на улицу, и вдруг, старик, меня аж пот прошиб, глазам своим не верю — бородатый с приятелем с бутылкой в руках ищут меня… Я обознался, — качая головой, засмеялся Сиявуш. — Ну, такое же в точности чёрное пальто, меховая шапка, — оправдывался он. — Послушай, мы же не решили, куда идём.

— Куда угодно, — всё ещё смеясь, ответил я. — Пойдёмте к вокзалу, там хлеб в тоныре пекут. Или в шашлычную за больницей Семашко, или, коли хотите, в «Караван-сарай», мне всё равно.

— Пошли, — сказал Аббас и первым вышел в коридор.

Я позвонил Рене:

— Передай Эсмире, пусть успокоится. Я взял для вас три билета.

— А ты, Лео? — с искренней нежностью быстро сказала Рена.

— Для меня, Рен, нет большего удовольствия, чем то, что вы все трое пойдёте на этот концерт.

— Цавед танем, — ответила она. И то была величайшая на свете награда для меня.

Поутру в день концерта внезапно поднялся ураган. Я вышел на балкон, откуда в просвете между высоток, как и в редакционном моём кабинете, сверху открывался хоть и неширокий, но всё-таки морской вид. На ночь глядя я частенько наблюдал оттуда величавое движение луны по-над морем, отражённое в умиротворённой воде. Случалось, луна падала с вышины вниз и медленно плыла во тьме по волнам. Ночами там, в морской глуби, явственно различимо мерное миганье маяка.