И меня начинает бесить это молчание, бесить ее упрямство и какая-то ненормальная тяга к прошлому, которое без нее спокойно обходится.
Мне хочется и вжать ее в себя и оттолкнуть, чтобы выставить вон не только за двери, но выжить ее из себя. Мне хочется и трахнуть ее прямо здесь, а потом отпустить к женишку, чтобы думала обо мне, когда будет его целовать. И одновременно с тем, хочется ласково обнять ее, увести на кухню, сделать ей кофе, давиться им, сидя напротив нее и даже не прикасаться, просто наслаждаться молчанием. Молчанием, у которого вкус так отличен от этого.
Но сильнее всего мне хочется, чтобы она сделала что-то сама. Чтобы проснулась, шагнула из своего прошлого и начала так же сильно ценить настоящее, как ту старую плесень из воспоминаний, привычек и обещаний, от которой не может отделаться.
Но она просто молчит.
Дышит тяжело — от моей близости, от жесткости, с которой раньше не сталкивалась. Нервно облизывает губы, когда я склоняюсь над ней и, отпустив ее волосы всего на секунду, зарываюсь в них пятерней. И от растерянности, не ожидая сама, что может так реагировать не только на нежность, совершает очередную серьезную ошибку за сегодняшний день.
— Лев Николаевич… — произносит упрямо она.
После всего, что было и после подсказки, как правильно меня называть, когда мы одни.
Ну что же, значит, мы это правило повторим.
Повторим так, чтобы она его зазубрила, чтобы оно осталось у нее на подкорке, и чтобы даже ночью, если меня не окажется рядом, она его повторяла. Несложное правило, состоящее всего-навсего из одного слова — Лев!
Поцелуй выходит жестким, но я не могу быть с ней нежным. Просто, блядь, не могу, потому что пока я ее целую, в голове мелькает картинка, что всего через пару часов ее губами будет владеть кто-то другой.
И меня просто выносит, когда вместо того, чтобы постараться меня оттолкнуть, или застыть в моих руках глыбой из осуждения, она неожиданно отвечает. Ее пальцы, скользнув по моему лицу, зарываются в мои волосы, и я чувствую, что этим прикосновением она тянет меня еще ближе к себе…
Извивается в моих руках, податливо льнет ко мне, стонет мне в губы.
А потом, словно опомнившись, упирается ладонями в грудь и, когда я нахожу в себе силы оторваться от нее, с сожалением произносит:
— Я должна это сделать. Должна сама во всем разобраться.
Подхватывает сумочку и выходит за дверь.
Глава 62
Алла
Я чувствую себя, как преступник, который боится, что его застанут на месте преступления.
Руки дрожат, ноги не слушаются, в голове какой-то туман, и в мыслях отчетливо пробивается только одно: двигаться, главное, двигаться.
И я это делаю. Машинально, даже не отдавая себе в этом отчета. Практически выбегаю к дороге, ловлю попутку, потому что в маршрутке с десятком людей точно не выдержу. Душно. Мне слишком душно.
И кажется, что все, едва взглянув на меня, понимают, что я бегу от любовника — к своему жениху.
Знаю, глупо.
Как и вся ситуация в целом.
Только оказавшись в салоне, я делаю несколько глубоких вдохов и выдохов, чтобы как-то впихнуть в себя эту реальность.
Я почти изменила Тимуру.
Если быть совсем откровенной, мысленно уже изменила не раз. И если бы не звонок…
Или если бы генеральный спустился следом за мной… Не уверена, что смогла бы устоять и уйти.
А это неправильно. Так неправильно.
Будь Тимур просто знакомым, просто любовником, с которым бы связывало всего несколько встреч — это одно. Но между нами крепкие узы из обещаний, признаний, планов, дружбы и лет.
А еще имеются чувства.
Другие, мало напоминающие слепую любовь, что была два года назад, но имеются. Как их теперь можно назвать, если в мои мысли вошел другой мужчина, понятия не имею. Но что-то же есть.
К тому же, Тимур меня любит и верит.
И делает первый шаг к примирению.
Правильно говорят, что в будущее невозможно шагнуть, не закрыв за собой прошлое. А я сейчас на распутье. И нужно определиться, что именно оставить у себя за спиной и вспоминать иногда с теплотой — первую любовь или новые отношения, у которых пока даже названия нет.
Страсть? Стоит ли страсть того, чтобы рушить из-за нее стабильность, которая более чем устраивала. И мечты, которыми столько жила, а теперь они хотят воплотиться.
— Приехали, — сообщает таксист.
Выглянув в окно, бездумно смотрю на здание аэропорта, на людей, которые обнимаются, радуясь встрече, на парочки, которые целуются, и понимаю, что не смогу так. Так — не смогу.
У меня не получится притвориться, изобразить бурную радость от встречи, когда душа недовольно ворочается, не в силах найти себе места.
— Я передумала, — говорю водителю, и называю свой адрес.
Первое, что я делаю дома — избавляюсь от одежды, которая, кажется, насквозь пропитана запахом генерального. И под душ, чтобы смыть его запах с себя, и чтобы можно было свободней дышать. Потому что всю дорогу и до аэропорта, и от у меня было такое ощущение, будто он рядом со мной.
Немного подумав, одеваюсь в то, в чем дома обычно — майка, штаны. Во-первых, готовить так гораздо удобней, а во-вторых, у меня не то настроение, чтобы как-нибудь наряжаться.