Отдел антимеметики

Но… правда ли это? Он изучает ее черты, снова и снова перебирая воспоминания, и он обнаруживает что-то глубокое и значимое в своем прошлом, странную встречу, о которой он не думал, казалось, сотню лет. Она! Тот раз в госпитале, помнишь? Ты повредил свою ногу, за кулисами, после концерта. Ты провёл пол ночи в отделении скорой помощи, и она была там, вы говорили. Боже. Так кто же она?

…Правительственный агент или, по крайней мере, кто-то в этой сфере. Она была нереальной. Птица совершенно не моего полёта. Крепкая, умелая, красивая, острая, как грань сапфира. Мы говорили о музыке. О саундтреках из кино, о том шлаке, который в современном телевидении сходит за научную фантастику, о Дэвиде Линче. Это было… ну, ты не знаешь, что рано, но… это было многообещающе.

Но ничего этого не было. Они залатали мою ногу, и мы никуда не ходили.

Правда?

— Мэрион, — произносит он шепотом. Он почти понял. Он поднимает руку, в страхе, словно показывая ей помолчать. — Нет. Этого не может быть…

Я отослала тебя, потому что я пыталась спасти твою жизнь

Он вспоминает. Он заново соединяет годы и годы неразрывной совместной жизни. Слишком много энергии. Она пронизывает него, яростно, будто схваченный оголенный провод, как выстрел. Он пятится назад, спотыкаясь и не веря. Он никогда не представлял, сколько он потерял.

— Нет. Нет, нет. Мэрион.

И это не помогло

— Что с тобой случилось? Я должен был быть там!

Он разрушил мир

И теперь ты живешь в Аду

— Где ты? Кто-то сказал мне, что ты умираешь…

Я уже умерла. Я — воспоминание

Но теперь воспоминание тоже умирает

Он пробрался в Рай, и теперь он разрушает его

Как Землю

— Что тебе нужно? Я остановлю его. Я помогу тебе. Я сделаю все, что смогу. Я люблю тебя.

Она ничего не отвечает.

Через мгновение или два Уилер понимает, что ее образ застыл.

Он подходит к нему и всматривается. Нерешительно, правой рукой он тянется к густому меловому оттенку ее волос и касается его одним пальцем. Он оставляет темную точку. Меловая пыль настоящая, на доске и на пальце. Она просто рисунок.

Её больше нет. Ничего больше нет.

Он падает без сознания.

* * *

Он приходит в сознание на твердом, шероховатом полу перед школьным классом. Он лежит там, будто его бросили, как куклу, с протянутой вдоль стены рукой. Он переворачивается, ловя ртом воздух и кладет другую руку на пол, тогда он понимает, что с ней случилось.

«Боже мой», — говорит он, непонимающе глядя на изуродованные обрубки. Странно, мысль о потере двух его пальцев совсем не производит ожидаемого эффекта. Будто он проснулся, уже приняв это. «Что, черт возьми, случилось?»

Он сравнивает свою левую руку с правой, которая, к счастью, нетронута. Он сгибает их, настолько синхронно, насколько может. Похоже на небольшое повреждение нервов в левой руке; ему придется поговорить со своим врачом. Но он должен быть в состоянии владеть смычком.

«Полагаю, что с этого момента я играю левой рукой», — говорит он себе. Боже. Сколько времени ему понадобится, чтобы достичь того же уровня мастерства? Прилично.

Он задумывается. Последнее, что он может вспомнить, — как он играл Шостаковича. Он буквально летел, не встречая препятствий. Он почти может слышать то, что играл, каждую ноту, вплоть до того момента, когда память внезапно обрывается. Он не может думать о том, что было дальше. Вместо этого этот последний фрагмент через несколько секунд начинается заново, вплоть до точки отсечки, и останавливается, с почти слышимым щелчком. Это прилипчивая мелодия. Он чувствует себя пластинкой, которую заело.

Поэтому он делает то, что делает всегда: напевает другую песню, чтобы вытеснить прошлую.

Он чувствует себя странно. Страдает с похмелья, от обезвоживания. Он потерял рубашку, а его руки и грудь почти серые от грязи. И курить хочется до смерти, буквально до смерти. Но он чувствует себя странно бодрым. Как будто он выздоровел от продолжительной болезни. Как будто худшее позади.