Отдел убийств: год на смертельных улицах

Пеллегрини читает дальше, перепроверяет отдельные опросы квартала 700. Одни проведены тщательно – детективы или приданные сотрудники задавали дополнительные вопросы или просили у свидетелей подробности. Другие – дежурные и халтурные, словно полицейский уже сам себя убедил, что говорить тут не о чем.

Пеллегрини читает рапорты и думает, какие вопросы можно было задать, нужно было задать в те первые дни, когда события еще свежи в памяти. Соседка говорит, что ничего не знает об убийстве. Ладно, а какой-нибудь шум в ту ночь она не помнит? Голоса? Крики? Двигатель автомобиля? Свет фар? В ту ночь – ничего? А в прошлую? Пугает ли ее кто-нибудь в районе? Нервничаете из-за пары соседей, да? А почему? У ваших детей не было с ними проблем? К кому вы их не подпускаете близко?

Пеллегрини не щадит и себя. В первые дни он и сам бы мог многое сделать. Например, пикап, на котором Рыбник в неделю убийства вывозил мусор из сгоревшего магазина, – почему его не осмотрели внимательнее? Слишком быстро поверили, что девочку принесли в переулок пешком, предположительно – с расстояния не больше квартала. Но что, если это Рыбник совершил убийство на Уайтлок-стрит? Далековато, чтобы нести тело, зато на той же неделе у него был пикап соседа. И что мог бы им дать внимательный осмотр автомобиля? Волосы? Волокна? То же вещество вроде гудрона, запачкавшее штаны девочки?

Лэндсман покинул расследование, твердо уверенный, что убийца – не Рыбник, что если бы это правда был он, то его бы сломали во время долгого допроса. Пеллегрини в этом все еще не уверен. Для начала, в версии Рыбника многовато нестыковок и маловато алиби – что ни говори, а с таким сочетанием из списка подозреваемых не вычеркивают. К тому же пять дней назад он провалил полиграф.

Они провели проверку на детекторе лжи в казармах полиции штата в Пайксвилле – в первое же свободное окно с тех пор, как расследование сосредоточилось на торговце. Невероятно, но у балтиморского департамента до сих пор не было собственного квалифицированного полиграфолога; хотя БПД брал на себя около половины убийств в Мэриленде, в этом он зависел от полиции штата, предоставлявшей полиграф по возможности. Записавшись на проверку, еще нужно было найти Рыбника и убедить его поехать добровольно. Это вышло как удобно, так и убедительно – с помощью действующего ордера из-за просрочки алиментов, уже очень старый, раскопанный Пеллегрини в компьютерной базе. Ордером за все это время так и не воспользовались, и, скорее всего, у него уже вышел срок давности; и все же скоро Рыбник находился под арестом. А когда попадаешь в городскую тюрьму, даже детектор лжи начинает казаться неплохим развлечением.

Рыбник провалил тест в казармах полиции штата – игла полиграфа плясала на каждом ключевом вопросе об убийстве. Такой результат, конечно, не принимается как доказательство в суде, и детективы убойного сами не считают детекцию лжи за точную науку. И все же это подкрепляло подозрения Пеллегрини.

Как и появление неожиданного, хотя и не самого надежного свидетеля. Другими словами, того еще синяка – другого подобного персонажа попробуй найди. Арестованный шесть дней назад за нападение в Западном районе, он пытался подлизаться к полиции, при оформлении уверяя сотрудника, что знает, кто убил Латонию Уоллес.

– И откуда же?

– Он мне сам сказал.

Когда в тот же день Пеллегрини приехал в Западный, он услышал историю о том, как двое приятелей выпивали в баре на западной стороне и один заявил, что недавно его допрашивали из-за убийства девочки, а второй спросил, виновен ли он.

– Нет, – ответил первый.

Но позже алкоголь сделал свое дело, и тогда он повернулся к спутнику и заявил, что скажет правду. Это он убил ребенка.

В течение нескольких допросов новый свидетель повторял детективам одну и ту же историю. Он много лет знал того, с кем выпивал. У него еще есть магазин на Уайтлок-стрит, рыбный.

Вот так на послезавтра назначили вторую проверку на детекторе лжи. Откинувшись в кресле, Пеллегрини читает рапорты о допросе нового свидетеля, балансируя между безмятежной надеждой и убежденным пессимизмом. Он не сомневается, что через два дня эта пьянь провалит полиграф с тем же треском, что и Рыбник. А все потому, что его история настолько идеальная, настолько ценная, что просто не может быть правдой. Для этого дела пьяное признание, говорит себе Пеллегрини, – слишком уж легко.

Еще он знает, что скоро у него будет отдельная папка и на нового свидетеля. Не только потому, что желание обличить кого-то в детоубийстве – поведение не самое обычное, но и потому, что этот алкоголик знает Резервуар-Хилл и имеет приводы. За изнасилование. С ножом. Пеллегрини повторяет себе вновь: ничто не дается легко.

Закрыв папку с внутренними рапортами, Пеллегрини читает свой черновик – четырехстраничное послание капитану с описанием статуса дела и просьбой о полном и продолжительном пересмотре существующих вещдоков. Без места убийства или улик, говорилось в записке, нет смысла рассматривать и связывать с убийством конкретного подозреваемого.