Отдел убийств: год на смертельных улицах

В угрозыске он задержался не только из-за превосходной памяти – хотя и она не лишняя, когда разыскиваешь беглеца из тюрьмы, или сравниваешь серию ограблений в городе и о́круге, или вспоминаешь, в каких перестрелках на западной стороне пользовались автоматическим пистолетом девятимиллиметрового калибра. Но все-таки слоновья память – неотъемлемая часть уорденовского подхода к полицейской работе, как и ясность мышления, целеустремленность и желание говорить со всеми прямо, при этом требуя, что они должны отвечать тем же.

Уорден свое на улицах отвоевал, но, несмотря на габариты, к насилию никогда склонен не был, и пистолет – который он то и дело грозился заложить в ломбард, – почти не сыграл роль в его карьере. Его суровость, его насмешливые оскорбления в инструктажной были просто спектаклем, и об этом знали все, от Брауна до Макларни.

Конечно, его рост был внушительным, чем Уорден нередко пользовался. Но в конечном счете он работал головой, и его мышление было столько же текучим, сколько и отточенным. На месте преступления он запоминал не только улики, но и все и вся на периферии. Часто Рик Джеймс отрывался от рутинного осмотра и замечал Уордена на расстоянии квартала – белая махина в море черных лиц. И провалиться ему на месте, если он не вернется с каким-нибудь фактом о покойном. Любого другого детектива прожигали бы глазами, а то и поливали матом, но он как-то умудрялся повлиять на шпану, недвусмысленно давал понять, что пришел навести порядок. Если они уважают жертву, если хотя бы задумывались о том, чтобы сказать что-то полезное для детектива, то вот их шанс.

Отчасти дело в ворчливой отеческой манере Уордена. Эти голубые глаза, брыли, редеющие седые волосы – он словно патриарх семьи, чье уважение потерять не захочется. Во время опросов и допросов он говорил тихо, устало, с таким лицом, что ложь казалась непростительным грехом. Черные и белые, мужчины и женщины, геи и натуралы – Уорден у всех вызывал доверие, заслонявшее его профессию. Те на улице, кто презирал любого блюстителя порядка, с Дональдом Уорреном заключали сепаратный мир.

Однажды, когда он уже работал в угрозыске – на ограблениях вместе с Роном Грейди, – мать арестованного парня грозилась подать жалобу в отдел внутренних расследований из-за жестокого обращения. Ей сказали, что Грейди избил ее сына в районном КПЗ.

– Грейди его не бил, – ответил Уорден. – Это я бил.

– Ну ладно, мистер Дональд, – объявила мать. – Раз уж вам пришлось его ударить, он, вестимо, заслужил.

Но вообще-то он редко бил людей. Редко была нужда. В отличие от многих других копов, с которыми он выпустился из академии – и многих полицейских помоложе, – он не был расистом, хотя у парня, выросшего в Хэмпдене, белом анклаве рабочего класса, хватало возможностей к этому пристраститься. Да и Балтиморский департамент – не самое толерантное окружение для формирования ума; там встречались копы и на двадцать лет младше Уордена, которые, насмотревшись на уличные сцены, забивались в психологическую пещеру и проклинали поголовно всех ниггеров и либеральных педиков, просравших страну. И все же Уорден, не имея за душой ничего кроме среднего образования и военной подготовки морпехов, не поддался. Некую роль сыграла его мать: она была не из тех, кто приносил предрассудки в дом. Повлияла и долгая работа в паре с Грейди – не мог же он уважать и защищать черного детектива, а потом разбрасываться словечками вроде «ниггер» и «жаба», будто они ничего не значат.

У его чуткости имелось еще одно достоинство. Уорден был одним из редких белых детективов в отделе убийств, кто мог сесть напротив черного пятнадцатилетки и четко дать понять – не более чем взглядом и парой слов, – что сейчас они оба начинают с чистого листа. Уважение порождает уважение, презрение порождает понятно что. Любой зрячий человек видел, что он говорит честно.

Например, именно Уорден завоевал доверие геев, когда в районе Маунт-Вернон в центре началась серия убийств гомосексуалов. Из-за долгой истории притеснений, как реальных, так и мнимых, многие в сообществе геев все еще сторонились департамента. Но Уорден мог зайти в любой клуб на Парк-авеню, показать бармену несколько фотографий из BPI[42] и получить честный ответ. Его слово было кремень, а его работа – не осуждать и не угрожать. Он не требовал, чтобы кто-то признавался в ориентации или официально заявлял о преступлении. Он просто спрашивал: человек на фотографии – тот же, что работает в барах, тот же, кто избивает и грабит своих клиентов? Когда убийства в Маунт-Верноне раскрыли, Уорден повел всю свою группу в гей-бар на бульваре Вашингтона, где угостил всех присутствующих, а потом, к восхищению сослуживцев, пил бесплатно до конца вечера.