Отдел убийств: год на смертельных улицах

Как и все судьи, назначенные в Балтиморский окружной суд, Бот принимала решения с уверенностью, основанной на занимаемой должности и выборного срока в пятнадцать лет. Ее голос – тихий шелест, идеальный для передачи неувядающего раздражения из-за прокуроров, адвокатов, подзащитных и системы уголовной правосудия в целом.

На кафедре она была повелительницей всего, что видит, а видела она зал в северо-западном углу изысканного здания суда, обшитый деревянными панелями, с высокими потолками и портретами давно умерших судей, строго взирающими со стен. На первый взгляд – не то место, где следует решать вопросы жизни и смерти: все благородство темной древесины судейской кафедры и столов совершенно подрывала мешанина утепленных труб и металлической вентиляции, свисающей с потолка. Если смотреть с некоторых ракурсов, казалось, будто судья заседает в подвале какой-то правительственной конторы.

Эльсбет Бот пришла в судейскую коллегию Балтимора из адвокатуры, где показала себя одним из самых талантливых юристов в еще юном офисе общественных защитников. Из Балтиморской городской тюрьмы усилиями Бот вышло немало людей, хотя она припоминала только одного из сотен, в чьей невиновности была уверена. Если задуматься, это самая подходящая предыстория для судьи, чей зал стал многолюдной сценой для немалой доли прений по убийствам Балтимора. Черные, коричневые, в отдельных случаях и белые люди прибывали на Калверт-стрит в грязных темных тюремных фургонах, затем переходили в наручниках из СИЗО в зал и обратно. Бедные убогие массы, взывающие о свободе, – они лишь ежедневная порция в кормушке и существовали только для того, чтобы их сожрали, будь то по сделке или вердикту. День за днем юристы наедались, тюрьмы наполнялись, машина пыхтела себе дальше. По своему желанию и из-за обстоятельств Бот стала одной из трех городских судей, деливших между собой более 60 процентов из приблизительно ста пятидесяти разбирательств по убийствам, каждый год доходившим до окружного суда. А это мрачный и убогий парад, вереница человеческого несчастья, для которой Бот подходила как психологически, так и по темпераменту.

Об этом говорила уже обстановка ее палат: среди сводов мэрилендских законов и юридических справочников, хранилась коллекция человеческих черепов – в основном искусственных карикатур, среди которых был один настоящий, – какой позавидовал бы любой антрополог. На стенах висели оригинальные титульные страницы из старых изданий «Полис Газет» рубежа веков, где перечислялись подробности какого-нибудь шокирующего всплеска насилия. Детективов из убойного эта эксцентричность утешала особенно: они верили, что Эльсбет Бот так же, как и каждый уважающий себя коп, умеет получать удовольствие от хорошего убийства.

Не то чтобы она была по натуре какой-то линчевательницей. Как и любой человек, работающий на конвейере убийств, она вполне могла согласиться на сделку с облегченным приговором, если это поможет разгрузить забитый судебный реестр от пары вторичных дел. Таковы реалии Балтимора или любого американского округа, где лишь сделки не дают системе уголовного правосудия захлебнуться. Главное – как для прокуроров, так и для судей, – понимать, в каких разбирательствах сделки допускать нельзя.

Как ни посмотри, дело против Бутчи Фрейзера – не место для торга; по крайней мере, не того, на который согласился бы адвокат Бутчи. Герш и Шенкер, работавшие в тандеме, предлагали пятьдесят лет, зная, что максимум для покушения на убийство первой степени плюс незаконного обращения с оружием – пожизненное и еще двадцатка, от чего к вердикту обычно остается восемьдесят. Учитывая нормы УДО штата, Бутчи мог скостить где-то лет пять, но для профессионального преступника подобная разница – не разговор. Когда такие, как Бутчи Фрейзер, слышат от прокуроров двузначные числа, у них стекленеют глаза.

В результате дело представили перед двенадцатью присяжными: одиннадцать женщин и один мужчина; девять черных и трое белых. В целом стандартный для города состав заседателей, которые хотя бы не проспали выступление стороны обвинения – это уже немалое достижение в суде, где судьям приходится время от времени любезно просить помощника шерифа растормошить присяжного под номером три.

Их откровенно заворожила Йоланда Маркс – воплощение гнева и страха на свидетельской трибуне. В досудебных разговорах с прокурорами она раз за разом пыталась переиначить показания перед большим жюри. В зале суда ее ответы Шенкеру были холодными и односложными, перемежались слезами. И все же она рассказала об Эпплтон-стрит все, пока Бутчи сверлил в ней глазами дырки, сидя в нескольких метрах.