Отдел убийств: год на смертельных улицах

Возможно. Уолтемейер вел дело Пэрриш, сколько мог, хотя ближе к суду предстоит новая работа. И он так пока и не выяснил, что же случилось с последним мужем Джеральдин, старым священником Рейфилдом Гиллиардом, скончавшимся через несколько недель после свадьбы. Сейчас один родственник уже рассказывает, что мисс Джеральдин растолкла ему в салат с тунцом два десятка таблеток валиума, а потом наблюдала, как старик медленно умирает в припадке. Эта версия прозвучала достаточно убедительно, чтобы док Шмялек и Марк Коэн – помощник прокурора в деле, – выписали ордер на эксгумацию. Порой Уолтемейеру казалось, что этому делу поистине нет конца и края.

И тем приятнее эта скромная передозировка. Одно тело, один свидетель, одна страница отчета на стол лейтенанта – полицейская работа, какой ее помнит Уолтемейер. Криминалист уже трудится, медики в пути. Даже свидетель сотрудничает и, похоже, говорит правду. Все плавно идет к завершению, пока в дверях не показывается первый патрульный и не говорит, что пришел муж покойной.

– Он нам понадобится для опознания? – спрашивает коп.

– Да, – говорит Уолтемейер, – только не здесь, а то еще психанет. Этого мне только не хватало.

– Я его предупрежу.

Муж стоит внизу лестницы – с выражением невероятной скорби на лице. Это мужчина приятной наружности, лет тридцать, высокий, с длинными песочно-каштановыми волосами.

– Если хотите подняться, то сохраняйте спокойствие, – говорит патрульный.

– Я понимаю.

Услышав шаги на лестнице, Уолтемейер оборачивается к девушке и тут замечает, что у нее обнажились левая бретелька и чашечка лифчика – она оттягивала рукав свитера в поисках новой вены. Наклонившись, он в последнюю секунду аккуратно поправляет свитер.

Это маленький, но удивительный жест для детектива – удивительный потому, что после нескольких месяцев работы над убийствами концепция личного практически теряет смысл. В конце концов, что может быть публичнее, чем когда незнакомец, посторонний, изучает последние мгновения человека на земле? Что может быть публичнее, чем вскрытие тела, перевернутая по ордеру на обыск спальня или прочтенная, распечатанная и приколотая к первой странице протокола предсмертная записка? За год-другой в окопах любой приучается насмехаться над приличиями. Личная жизнь – это первая жертва полицейской работы, раньше сострадания, искренности или эмпатии.

Два месяца назад Марку Томлину попалась первая и единственная в этом году смерть от аутоэротического удушения. Это был инженер лет сорока, связанный на кровати в кожаных трусах и с целлофановым пакетом на голове, который он надел сам. Его веревки шли к шкивам и рычагам, и, правильно двинув рукой, он мог бы освободиться. Но задолго до того, как он мог это сделать, он потерял сознание от кислородного голодания – из-за пакета, надетого для гипоксии, неземного состояния, в котором мастурбация, предположительно, приносит больше удовольствия. Зрелище было странное, и Томлин, естественно, не удержался и показал полароиды паре тысяч копов. В конце концов, бедняга и правда выглядел глупо: лежал, потихоньку разлагаясь в одних кожаных трусах, руки связаны над головой, на больших пальцах ног – прищепки, по всему комоду разбросаны журналы о бондаже. Безумие, без фотографий никто бы в жизни не поверил. В этом случае у человеческого достоинства и тайны частной жизни не было ни шанса.

Почти каждый детектив встречал два-три места преступления, где какой-нибудь родственник скорее из чувства приличия, чем ради обмана, одевал мертвеца. Точно так же почти каждый детектив расследовал десяток передозировок, после которых матери и отцы до прибытия скорой прятали иглу и ложку. Родитель одного самоубийцы кропотливо переписал записку, чтобы опустить одно особенно постыдное признание. Мир всегда требует придерживаться ценностей и стандартов, хотя для мертвецов они уже ничего не значат. Мир вечно призывает к приличиям, достоинству, но копы вечно вызывают фургон из морга, и этот разрыв непреодолим.

В балтиморском отделе убийств тайна личной жизни – мертворожденная концепция. В конце концов, отдел и сам по себе что-то вроде раздевалки, мужское чистилище, где тридцать шесть детективов и сержантов лезут в жизнь друг друга и хохмят, когда у того разваливается брак, а у этого проявляется очевидный алкоголизм.