Отдел

– Так еще курить, – объяснил Молодой, – чего два раза бегать. Я тут у тебя в темноте уже прошвырнулся в поисках туалета, баню нашел сначала. В какие-то кусты влетел.

– Тебе правда неинтересно? – спросил Молодой спустя полтора десятка минут, уже покурив и чуть ли не развалившись на ступеньках крыльца, упираясь в одну из них локтем, будто в диванный подлокотник. – Хотя бы почему у Олега такая рожа постная была, когда он вещички собирал?

– У меня тоже была постная рожа, хотя не сказать, что сильно был не рад тому, что лавочка закрывается, – пошутил Игорь.

– У тебя рожа всегда постная, знаешь, – поддел его Молодой. – У тебя какие-то, видно, незаметные другим градации постности, которыми, ты думаешь, передаешь на лице какие-то эмоции, но другим не особо видно, знаешь.

– Хорош выделываться, – предложил Игорь. – Говори уже, да и все, раз собрался. А не собрался – не говори, я тебя тут умолять не собираюсь. Вот были раньше касты правителей, жрецов, крестьян, и сейчас то же самое. Как жрецы раньше ходили с умным видом, с книжками какими-то, делали вид, что что-то знают, хотя ни хера не знали, так и теперь ходят, чтобы жертвоприношения оправдать. Тайна твоя такой же пшик, бля, как и то, что нам Эсэс сообщил. Все эти мудаки в дорогих костюмах и с серьезными харями потому и серьезны, что все их дело – очередному каменному изваянию прислуживать, просто оно сейчас по-другому называется, а польза от этого или случайная, или вовсе ее нет. Архивы не рассекречивают по тридцать, по пятьдесят лет, а если бы и рассекретили, то ни хрена ведь там нет интересного, ради чего нужно было секретить, кроме, разве что, подлянок, которыми обменивались со жрецами другого каменного болвана, ну так это только другим жрецам и интересно, а что до других тайн, то будто никто не знает, что они впустую людей в расход пускают в большинстве случаев да бумажки туда-сюда перекладывают. Вот так тайна, да ее каждый видит, тайну эту.

– Мне батя по пьяни выболтал, – перебил Молодой – Саша. – Ты вон говорил, что это переформатирование, с арестами связывал наверху, а ни хрена подобного. За ненадобностью распустили нас.

– Да неужели? – Игорь так разогнался в своем сарказме, что не мог уже остановиться. – Ну, слава богу. Хоть что-то человеческое, оказывается…

– А, то есть ты думаешь, что они такие, хоп, и решили завязывать со всем этим делом из гуманизма? Наивный юноша. Просто нашли они этот новый вид. Хватились, что называется.

– Кого теперь щемить будут? Мусульман? Гомосексуалистов? Кошатников? – Игорь хотел продолжить перечень предполагаемых жертв, но почему-то осекся под на удивление серьезным взглядом Александра.

– Сначала крысили друг от друга это открытие, а потом поняли, что все равно уже поздно, – сказал Саша, глядя в окружающую их темноту. – Это какая-то форма жизни в Арктике мутировала. У них там уже промышленность своя. Фреон в атмосферу пускают, все дела. И, кажется, они же в Сахаре окопались за каким-то хреном, но ужас, видно, такой, что народ не осознавая, в чем прикол, валит оттуда валом. Сначала американцы к ним поперлись. Как водится у просвещенных народов, с улыбками, бусами и покрывалами с оспой, ну, короче, больше эту делегацию переговорщиков никто не видел.

– А наши что?

– Ну что ты, наших не знаешь? Сначала отбомбились по целям всем, чем могли, начиная от ядерного, заканчивая химическим и бактериологическим, и только потом уже на переговоры собрались. Тоже никто не вернулся. Теперь все репу чешут. Наши по арктическим войскам угорают, иностранцы пытаются ракету склепать до Марса, чтобы, так сказать, собрать самых лучших и хотя бы их отправить. Весело так-то.

– И в чем, извини, веселье? – спросил Игорь

– Просто забавно, да и все, – сказал Саша, – что появилась некая сила, перед которой бесполезно с хоругвями ходить, которой невозможно башку на камеру отрезать, перед которой нет смысла трясти любым из флагов любого государства, которой все равно, веришь ты во что-то, или не веришь, причем это не стихия, не страх неизбежной смерти, не что-то абстрактное, не идея, которую можно философски осмыслить и низвести до нуля силой этой философской мысли. Что-то иное есть, оно живет своей жизнью, и наша жизнь для него – ничто. Видно, что новый человек очень хорошо знает старого, потому что сразу же огородился от нас, да еще таким забором, который мы не в силах преодолеть. Это красиво в некоторой степени. Но это иное пока так далеко, что как будто и нет, как большей части мира не существует для нас бо́льшую часть жизни, когда нет ничего, кроме того, что можно окинуть взглядом.

– А ребенка как ты собираешься растить в такой красоте? – не смог не поинтересоваться Игорь.

Саша даже не поднял на него взгляд.