Отдых и восстановление (СИ)

Я озадаченно покивала. Когда это не самого’ Меллера, а его пограничную сеньору насмешница-судьба свела с модным литератором? Неужто он сюда приезжал, чтобы проникнуться атмосферой и просто послушать, чем живёт народ в глухомани и какие байки рассказывает о своей жизни? Ладно, не моё дело. Меня попросили не наступать сире Катрионе на больную мозоль, и мне это совсем не сложно. Тем более, что роман этот я читала, и он меня, честно сказать, не впечатлил. Сомневаюсь, что в настоящей жизни, не в романах надутых самовлюблённых индюков, существуют сильные, смелые, упрямые дикарки, теряющие напрочь голову от этих самых надутых и самовлюблённых. Кажется, Марч просто чесал своё и без того воспалённое самомнение, описывая, как бежит за каретой героя босая и простоволосая Гормлейт. Кое-кто из читателей восхищался силой и страстью самоотверженной девушки. Я же полагала, что место таким отношениям — в романах Мунхарт, но никак не автора-приключенца.

В общем, книги книгами, а до ужина я просидела за расчётами, как всегда вписывая в цепочку больше ограничений, чем собственно морозных рун. А после ужина начала читать «Ничейный остров», хоть и ждала, что вязовские дамы обфыркают и его.

Не обфыркали. Слушали внимательно, с комментариями не лезли и разве что просили иногда объяснить какое-нибудь слово вроде дебаркадера. Ну… надо порадовать нанимателя. И заодно заказать ему похожих книг побольше: это читать сира Катриона не любила, а слушать была готова, пока я не охрипну, и даже после этого. Вернее, она просто поставила рядом со мной бутыль наливки и бокал, чтобы я прихлёбывала понемножку, смачивая и прогревая горло. До Меллера, рассказывавшего племяннице сказки в лицах, мне было далеко, но его супруга и не требовала слишком многого. Видимо, сама, своей фантазией расцвечивала диалоги и описания.

И разумеется, они не просто слушали. Сира Клементина на большом, сразу в размер пелёнки, листе толстой и прочной обёрточной бумаги рисовала вокруг моих рун цветочные гирлянды и букеты. Сира Катриона по похожему рисунку уже начала вышивать. Сира Мадлена почти заканчивала свой воротничок. А сира Аларика, выполняя обещание, скроила для меня домашнее платье, потом сметала, примерила на меня, прошила в плечах и боках его лиф (всё-таки украсив его тесьмой, потому что «Ну, сира Вероника, вам же не шестьдесят лет, чтобы носит такую унылую серую тряпку»), а теперь вшивала рукава. Ещё она собиралась обработать ворот, а вот сшить юбку и соединить её с верхом мне предстояло самой: там всё было просто, только долго и муторно. Впрочем, с такой работой могла справиться и девочка пяти-шести лет, а сире Катрионе уже кланялся староста из соседнего села, упрашивая отпустить на денёк «ихнюю милость чародейку» в его Ложок или Прудок, или как там его. Сира Катриона вроде бы не возражала, только требовала сена в подводу накидать побольше, чтобы меня не растрясло. А я сразу же подумала о том, что надо будет взять с собой наполовину готовое платье, нитки и две-три тонкие, острые иглы, чтобы посадить старостиных внучек шить, пока я промораживаю погреб. Только вот погода пусть хоть немного направится, потому что моему обмороженному боку сырость не нравилась даже больше, чем просто холод.

***

Она направилась ровно настолько, чтобы меллеровский обоз наконец тронулся обратно в Озёрный: тучи стали пореже и повыше, ветер слегка утих и не слегка потеплел, дождь больше не сеялся сутками напролёт, а шёл полосами три-четыре раза в день, и между полосами этими даже временами проглядывало солнце.

Я съездила в Старицу (в Старицу, оказывается, а не в Садок и не в Прудок) и задержалась там аж на четыре дня, потому что нужна оказалась не только старосте, как и следовало ожидать. Это вообще, оказывается, было сельцо дяди сира Эммета, вязовского маршала — то-то сира Катриона так легко меня туда отпустила. Благодарные сельчане меня завалили чулками-носками, платками, фуфайками и просто домашней пряжей, а ещё шкурками, которые в Вязах следовало непременно отдать Гуго Кулаку, чтобы он из них сшил мне шубку и шапочку, потому что зимы здесь долгие и суровые, без шубки никак. Ещё мне перепали от матушки сира Эммета две подушки с гусиным пухом и гусиным же мелким пером простёганное одеяло — чтобы я наконец начала собирать себе приданое, раз моя родня этим не озаботилась. А всякие пирожки, яйца и прочую снедь пришлось уложить в три здоровенные корзины и набросить на них охлаждающие чары, потому что солнце вспомнило, что на дворе всё-таки лето, смилостивилось и принялось высушивать леса, поля и дома, пропитавшиеся дождевой влагой. В одиночку мне, понятно, никак было со всем этим добром не справиться, и тем более становились понятны мотивы вязовской сеньоры, отпускавшей меня на не вполне законные дополнительные заработки.