Отечественная война 1812 года глазами современников

Особливо мародеры, эти присмирелые от холода октябрьские мухи, умирали как бараны на бойне. В Гжатском уезде, поблизости наполеоновского тракта в Москву, один харчевник указывал мне на небольшой лесок, находящийся в полуверсте от их деревни, где, по его словам, схоронена не одна сотня таких жертв. Вот собственные слова крестьянина: «Устали руки бить их, проклятых! Да убить-то, барин, еще не трудно; а хоронить тяжело: велят от заразы жечь или глубже закапывать. Вот мы и придумали средство. Нахватаем их человек десяток и поведем в этот лесок. Там раздадим им лопатки да и скажем: ну, мусье! ройте себе могилки! Чуть кто выроет, то и свистнешь его дубинкой в голову, а другому и приказываешь: ну, мусье! зарывай скорей да себе рой! Что ж бы вы думали? Иной лепечет, черт его знает, что; а плачет как человек и смотрит в небо и даже крестится… Да наших не обманешь! Алён[67] марш! — и хлоп его по голове».

Ополчение 1812 года представляло ужасное неравенство влетах и росте. Обмундировано было в полушубки и фуражки с крестами из латуни и вооружено пиками. Вся экзерциция заключалась в команде: шапки долой! И если какая шеренга ровно скидала их, то почиталась лихо обученною. Эти «крестоносцы», рать-сила могучая, с своим смертоносным оружием: кусочком заостренного железа, взоткнутым на палку, могли бы выбрать своим девизом слова: без обиды ближнему!

Впрочем, я говорю про виденное мною Калужское ополчение; в других губерниях, говорят, было оно лучше сформировано и храбро дралось. Последнему обстоятельству дóлжно верить. Солдат дерется храбро, или новичок, или хорошо обстрелянный; но кто раз видел, как валятся около его товарищи, кто только ознакомился с кровью и воплями умирающих, тот непременно будет трусом до третьего или четвертого сражения: к таким пирушкам не вдруг привыкнешь!

Батюшка мой, из екатерининских гвардии прапорщиков, в ополчении переименован был в поручики и по малочисленности офицеров командовал батальоном. Прежняя его служба заключалась в двух или трех поездках в Петербург, покуда получил офицерский чин при отставке[68]. Потом он женился, прожил лет двадцать в деревне, запасся детками и вдруг нежданно, неведанно очутился в военной службе и запустил усы! Одного только недоставало: ополченного мундира! Бывало, просто в спальном тулупчике батюшка выйдет пред свой батальон, скомандует: «Шапки долой!.. Здорово, ребята!» — и дело кончено. Таким образом без браноносного мундира прослужил он два месяца и в октябре уволен в отставку, по уважению к многочисленному малолетнему семейству. Все время службы своей батюшка простоял с ополчением верстах в 60 от Симоново, в чугунном заводе помещицы Гончаровой. Там-то иногда происходили у них преуморительные анекдоты, из коих один хочется мне рассказать.

Однажды является к ним сотский с донесением, что французов видимо-невидимо, тысяч десять, пришло в их село и расписывают квартиры. От завода село было в 10 верстах. Сделалась ужасная суматоха, собрался военный совет. В заводе стояло всего два батальона. Другим командовал какой-то худощавый высокий майор, прозванный по длинноте Колбасою. Колбаса был человек храбрый, отец мой — трусливого десятка. Первый доказывал, что надобно сразиться, что он спрячет свое войско в заводе за плетнями, а когда французы пойдут мимо, то ратники сквозь плетень вдруг всех их посадят на пики. Напротив, батюшка не одобрял такой военной хитрости и советовал бежать, доказывая, что два батальона не сладят с 10 тысячами.

Спор разгорался. Колбаса, как старший, велел собрать оба батальона, а батюшка велел запрягать себе в повозку лошадей. «Как вы смеете бежать! — кричал Колбаса. — Я вас арестую! Пожалуйте вашу саблю!» — «А где мне взять ее? — отвечал отец мой. — У меня и мундира нет». — «Я вас посажу под караул!» — «Полно, братец Колбаса, лучше бы хорошенько расспросить сотского, а то что-то невероятно, чтоб неприятели расписывали квартиры». — «Вы не знаете военных действий! — кричал майор на батюшку. — Село небольшое, войска десять тысяч, как же не расписывать квартиры? Ведь надобно же где-нибудь пообедать, ха-ха-ха!»

Однако ж позвали сотского. «Ты сам видел французов?» — «Нет, я живу с версту от села, в другой деревне. Ко мне прибежал оттуда свояк». — «А свояк твой сам их видел?» — «Нет, он молотил на току, к нему прибежала жена и сказала, что нашла сила несметная. Свояк прямо с току бросился полем ко мне в деревню, а я — к вам…»

Тут решились послать разведать — и оказалось, едет от французов рославльское казначейство с тремя присяжными.

Атеней. 1858. Часть I. № 8

(цензурное разрешение 21 февраля). С. 530–535.

Г. К. Рожнова Рассказ о Двенадцатом годе бывшей дворовой, живущей в Покровской богадельне