Отечественная война и русское общество, 1812-1912. Том V

Эти военно-судные комиссии постановили жестокие приговоры. В Инсаре, по словам Шишкина, было присуждено к наказанию более 300 человек. «Три дня лилась кровь ратников, и многие из них лишились жизни под ударами палачей! Из уцелевших… после наказания… часть отправлена в каторжную работу, часть на поселение, а другие на вечную службу» в гарнизонах отдаленнейших сибирских городов. В Саранске были наказаны: 8 человек кнутом с вырезанием ноздрей и постановлением знаков и сосланы на каторгу в Нерчинск, 28 чел. — шпицрутенами и 91 — палками и отосланы в самые дальние гарнизоны. Поработала комиссия военного суда и в Чембаре[66]. Что сведения Волковой относительно числа наказанных кнутом преувеличены, видно из донесения пензенского губернского прокурора (11 февраля 1813 г.), по словам которого «всех воинов по суду определено сослать в каторжную работу 43 человека». Но все же очень много обвиненных было подвергнуто жестоким телесным наказаниям, как это видно из слов того же прокурора, что из числа наказанных умерло до отправления в Пензу — в Инсаре 34, в Чембаре — 2, да еще в Пензе до отсылки в назначенные места из инсарских — 4, из чембарских — 2, т. е. 42 человека, и еще оставалось больных 6 человек, а также и из слов г.-л. гр. Толстого в донесении государя, что «наказание виновных было примерное и без малейшей пощады», хотя он сам признает, что виновные полки совершили преступление только вследствие «заблуждения»[67]. Что касается жителей города Инсара, преданных за участие в бунте и грабеже гражданскому суду, то, хотя многие из них были обвинены и присуждены к наказанию кнутом или плетьми и к ссылке в Сибирь или в золотые рудники в Екатеринбург, но, на основании манифеста 30 августа 1814 г., они были освобождены от наказания[68].

IV.

Дальнейшее изучение неизданных документов может раскрыть еще отдельные случаи волнений крестьян в 1812 г., но все же нельзя не признать, что их было гораздо менее, чем ожидали пред нашествием Наполеона. «Многие из помещиков опасались, — говорит Вигель в своих воспоминаниях, — что приближение французской армии и тайно подосланные от нее люди прельщениями, подговорами возмутят против них крестьян и дворовых людей». Напротив, в это время казалось, что с дворянами и купцами слились они в одно тело… Простой народ… никогда (будто бы) «не показывал такого повиновения». Значительное спокойствие его повело даже к идеализации крепостного права. Француз Faber[69] писал из Петербурга какой-то даме 1 декабря 1812 г.:

Село Мишенское. (акв. Клара).

«Французы надеялись найти униженных рабов, мятежников, а увидели людей непоколебимо преданных своим господам, и Наполеон… встретил сопротивление, которое обмануло все его ожидания и разрушило его планы». Упомянув об его прокламациях, автор письма продолжает: «Русский народ не читает. Слово свобода для него лишено смысла; нужно было предложить ему дело, а не слово. Подчинение этого народа стало для него привычкою… Французы, придя в Россию, несколько раз предлагали крестьянам свободу». Но «эти честные люди… сохранили узы, объединившие их с правительством и их господами. Они даже сами скрепили их; они все поднялись вместе со своими помещиками на защиту общей родины. Там, где отсутствовали господа, управляющие по-прежнему заведывали имениями; крестьянские власти поддерживали установленный порядок среди своих товарищей, а оброки собирались как всегда»[70]…

«Восхваляя этих верных и преданных людей, — продолжает автор письма, — я как бы восхваляю рабство, и я не отрицаю этого вполне. В том виде, как оно существует теперь в России, можно, конечно, многое сказать в его пользу. Эти крестьяне — смышленые, ловкие, предприимчивые, веселые, храбрые, энергичные… рабы ли они? Разве помещики, их господа, пользуются своими правами, как тираны? Конечно, нет. Их отношения к крепостным крестьянам отличаются некоторою патриархальностью[71], далеко не похожею на то, что некогда поддерживала на Антильских островах нация, считающая себя наиболее чувствительною и гуманною, и что немного лет тому назад восстановил нынешний глава ее, хвалящийся либерализмом своих идей и принципов[72]. И тот же человек, восстановивший рабство и торг неграми, явился с предложением свободы русским крестьянам…

Я скажу даже, хотя это покажется парадоксом и вызовет громкий протест кабинетного философа: …рабство, как оно существует в настоящее время в России, спасло на этот раз государство[73]… При большей степени просвещения каждый сравнивает свое положение с положением других, свою родину — с другими странами»; тогда «знают или думают, что может быть лучше… Наполеону невозможно было предвидеть безуспешность своих покушений на верность русского народа». Даже русские помещики совершенно не знали «этот превосходный народ и теперь сами винят себя в этом».