Отечество. Дым. Эмиграция. Книга 1. Русские поэты и писатели вне России

Почти 20 лет вы живете за китайской стеной, не имея представления о том, что произошло в Европе в пореволюционный период. Я читаю все советские газеты с их процеженными сквозь цензурное сито сведениями, как стыдно, что вы – малолетние!..»

Далее Осоргин перечисляет европейских писателей: Ромен Роллан, Олдос Хаксли, Томас Манн, Андре Жид, Стефан Цвейг, Лион Фейхтвангер… «Кто у нас (т. е. в советской России – Ю.Б.)? Перелетная пташечка, фальшивый стяжатель Алеша Толстой, уехавший из Парижа со словами: «Я хоть жрать там буду, а вы тут подохнете»? Леонов… Бесталанный Федин, не пошедший дальше одной хорошей книги. Изболтавшийся Пильняк? Есть множество славных малых, недурно пишущих, – и ни одного настоящего писателя! А могло бы быть! Но нужна для этого свобода мысли – ей нет простора…»

И в конце этого письма снова мысль о возвращении и тут же громадное сомнение: «Вот возьму чемодан и приеду – что дальше?..»

Борис Зайцев: писатель, любивший «Святую Русь»

Борис Константинович Зайцев (1881, Орел – 1972, Париж). Прозаик, переводчик, мемуарист.

«Как писатель он во многих отношениях тоньше Бунина, но ему всю жизнь мешала его инертность, его умственная лень, в которой он много раз мне признавался… Все знали, что красное вино ему не только приятно на вкус и веселит его, но дает ему необходимые силы “действовать” и “шагать”. В военные годы, когда в доме не было вина, а хотелось дописать страницу, он шел на кухню и выпивал рюмочку обыкновенного уксуса» (Н. Берберова. Курсив мой).

«Борис Зайцев был как-то совсем по-особенному тихо-ласков и прост, аристократической, высокой простотой, дающейся только избранным» (И. Одоевцева. На берегах Сены).

Борис Зайцев пережил почти всех своих современников по Серебряному веку. В 1971 году в Париже торжественно отпраздновали 90-летие Бориса Константиновича – «последнего лебедя Серебряного века». Он скончался через год. И успел сказать свое слово в защиту современной русской литературы, написав в 1969 году открытое письмо в поддержку Александра Солженицына. Бориса Зайцева ввел в литературный кружок московских неореалистов Леонид Андреев, и вот спустя десятилетия уже стоящий на сходе Зайцев подает руку Солженицыну, – прощальный привет от Серебряного века.

Интересно, что Зайцев был связан с Москвой (он жил в арбатских переулках) и с Петербургом, где он много печатался и вращался в литературной среде, в частности посещал среды в «Башне» Вячеслава Иванова. Нельзя не отметить связь Зайцева с Италией. «С ней впервые я встретился в 1904 году, – отмечал Зайцев в воспоминаниях», – а потом не раз жил там (в 1907–1911) – и на всю жизнь вошла она в меня: природой, искусством, голубым своим обликом. Я ее принял как чистое откровение красоты».

Увлечение Италией сблизило Зайцева с Павлом Муратовым, который свое исследование «Образы Италии» посвятил Борису Константиновичу.

Благодаря Италии Борис Зайцев полюбил Данте, в 1922 году вышла его работа «Данте и его поэма». Георгий Чулков, современник Зайцева, подметил интерес писателя к «высокому» в мировой культуре: «Мне нравилось в Зайцеве то, что он постоянно искал больших встреч – то с Гёте, то с Данте, то с Италией раннего Возрождения. Сердце у него лирное…»

«Лирное сердце» – прекрасный образ, а вот какую характеристику Бориса Зайцева оставил Андрей Белый: «…образец доброты, простоты, честности, скромности, благородства.

Иногда кажется мне, что просто святой человек; иконописный лик его вполне выражает душевную сущность…»

Война и революция застали Зайцева в имении отца в Притыкино, на Оке, в Тульской губернии. Оттуда он пишет открытое письмо к Луначарскому, в котором заявляет протест против удушения свободы слова и заявляет о своем неприятии большевизма. Но тем не менее новую власть пришлось принять. В 1922 году по возвращении в Москву его избирают председателем Московского отделения Всероссийского союза писателей. Зайцев работает в кооперативной лавке писателей и участвует в работе «Studio Italiano» (есть рассуждения о Боттичелли, но уже нет никакого кьянти). О том тяжелом времени вспоминает Зайцев в своих мемуарах «Москва 20–21 годов»:

«…Одна беда надвигалась на нас внушительно: голод. Гершензон разузнал, что у Московского совета есть двести пудов муки, с неба свалившихся. В его извилистом мозгу вдруг возникла практическая мысль: съесть эту муку, т. е. не в одиночку, а пусть русская литература ее съест. Наше правление одобрило ее. И вот я снова в Никольском переулке, снова папиросы, валенки, пальто с барашковым воротником, несвязная речь, несвязный ход гершензоновых ног по зимним улицам Москвы…»

Визит к «хозяину» Москвы Льву Каменеву (Зайцев был с ним знаком еще до революции) – и победа: «мука попала к голодающим писателям».