Отечество. Дым. Эмиграция. Книга 1. Русские поэты и писатели вне России

Относясь к Октябрьской революции как к «варварству», Муратов, однако, долго колебался, прежде чем решился на эмиграцию. В период 1918–1922 годов он занимал ряд «экспертных» постов, был членом президиума Коллегии по делам музеев и охране памятников искусства и старины, одним из руководителей Института искусствознания и археологии, одним из устроителей Книжной лавки писателей. При активном содействии Муратова возникло общество «Studio Italiano». Кстати, весной 1921 года в «Студии Италии» состоялось последнее публичное выступление Блока.

Вот как описывал одно из заседаний студии, этой, по существу, гуманитарной академии, Борис Зайцев: «Сиреневый вечер, мягкий туман, барышни, пожилые любители Италии, кафедра, все как следует… Аплодисменты, бедное электричество, друзья… и над убогой жизнью дантовский Орел…»

А в новой России парил другой «орел» – Дзержинский со своим всемогущим ЧК; не избежал его парения и Муратов: ему пришлось посидеть некоторое время в подвалах Лубянки за свое участие во Всероссийском комитете помощи голодающим. Власть эту помощь расценивала как контрреволюционную деятельность.

По липовому документу Муратов с семьей отправился в заграничную командировку, откуда в Россию уже не вернулся. Вначале жил в Германии и в Берлине основал клуб писателей, издал роман «Эгерия» (1922), в котором с печалью говорил о «недоступности человеку счастья – жить, произрастать и уничтожаться в безболезненной и безвестной метаморфозе вселенной».

Довольно интересен ряд культурно-исторических эссе, опубликованных Муратовым в 30-х годах: «Анти-искусство», «Искусство и народ», «Кинематограф» и другие. Муратов рассматривает «антиискусство», оттеснившее высокое искусство на периферию, прежде всего кино, «роман на прилавке», не как «плохое», испорченное искусство, а как не-искусство, вид рекреации, досуга, не имеющий с искусством никаких «соответствий». Наслаждение красотой уступает место вульгарному развлечению, наполнению досуга.

В дальнейшие годы Муратов жил в Италии и в Париже, перед смертью переселился в Ирландию. Постепенно оставил журналистику и занимался историческими исследованиями, в частности русско-английских отношений в эпоху Ивана Грозного. И еще одно увлечение: садоводство. Умер Павел Муратов внезапно, от сердечного приступа, в 69 лет.

В одном из некрологов отмечалось, что Муратов был «настоящим европейцем», «представителем… блестящеобразованной плеяды русских людей».

По воспоминаниям Нины Берберовой, Муратов «любил в себе самом и в других только свободу». И, конечно, Италию, Рим и «ирис нежный – Флоренцию». Как писал Блок:

Там – в окне, под фреской Перуджино,
Черный глаз смеется, дышит грудь:
Кто-то смуглою рукой корзину
Хочет и не смеет дотянуть…

Замятин: индивид «Я» против всеобщего «Мы»

Евгений Иванович Замятин(1884, Лебедянь Тамбовской губ. – 1937, Париж). Прозаик, драматург. Блестящий ученик Гоголя, языковый творец, один из создателей русской сатиро-утопической литературы, вечный бунтарь и отрицатель.

А еще корабел. Окончил институт в звании морского инженера. Командированный в Англию, участвовал в создании там пяти ледоколов для России. Но оставил корабельное дело, предпочел литературу.

«…Одна сторона его сущности – европеизм. Выверенность, точность построения рассказов Замятина сближали его с европейской манерой, и это был третий кит, на который опиралась культура его письма.

Первые два кита Замятина – язык и образ – плыли из морей Лескова и Ремизова… Он убедил себя и убеждал других, что вынужден молчать, потому что ему не позволено быть Свифтом, или Анатолем Франсом, или Аристофаном. А он был превосходным бытовиком, его пристрастие к сатире было запущенной болезнью, и, если бы он дал волю тому, чем его щедро наделила родная тамбовская Лебедянь, и сдержал бы то, что благоприобрел от далекого Лондона, он поборол бы и другую свою болезнь – формальную изысканность, таящую в себе угрозу бесплодия. Он обладал такими совершенствами художника, которые возводили его высоко. Но инженерия его вещей просвечивалась сквозь замысел, как ребра человека на рентгеновском снимке… Чтобы стать на высшую писательскую ступень, ему недоставало, может быть, только простоты» (К. Федин. Горький среди нас).

Было у Замятина и еще одно увлечение – революция. «Революция была юной, свободной, огнеглазой любовницей, – и я, – признавался Замятин, – был влюблен в Революцию». Революция – как протест против затхлой власти, как надежда на лучший, лучезарный мир, как вечная иллюзия молодости!..