Отечество. Дым. Эмиграция. Книга 1. Русские поэты и писатели вне России

Последние восемь лет я состою в должности такого негра для советской прессы…

Поэтому я прошу разрешить мне (вместе с женой) выехать за границу, хотя бы на год. Это – для меня единственное средство восстановить свою трудоспособность и привести в порядок нервную систему, жестко расшатанную всем пережитым мною за последние годы…»

8 ноября 1931 года благодаря посредничеству Горького Замятин выехал из страны грез и слез. С февраля 1932 года он жил в Париже. Газете «Ле нувель литере» он дал интервью о романе «Мы»:

«Этот роман – сигнал об опасности, угрожающей человеку, человечности от гипертрофированной власти машин и власти государства – все равно какого».

До конца жизни Замятин сохранял советское гражданство и не считал себя эмигрантом. В Париже продолжал работать над своим последним романом «Бич Божий», в котором размышлял на тему смены цивилизаций: «Запад – и Восток. Западная культура, поднявшаяся до таких вершин, где она уже попадает в безвоздушное пространство цивилизации, – новая буйная сила, идущая с Востока, через наши, скифские степи». Все те же блоковские скифы…

В 1933 году в Париже Замятин пишет очерк под заголовком «О моих женах, о ледоколах и о России», пишет, как корабел: «Русскому человеку нужны были, должно быть, особенно крепкие ребра и особенно толстая кожа, чтобы не быть раздавленным тяжестью того небывалого груза, который история бросила на его плечи. И особенно крепкие ребра – “шпангоуты”, особенно стальная кожа, двойные борта, двойное дно – нужны ледоколу, чтобы быть не раздавленным сжавшими его в своих тисках ледяными полями. Но одной массивной прочности для этого все же было бы мало: нужна особая увертливость, похожая на русскую “смекалку”…»

Замятин умер в черном от крови 1937 году, но умер у себя в постели, от тяжелого приступа стенокардии, в возрасте 53 лет. Вот так «ледокол» Замятин ушел под воду вечности.

На портрете Замятина кисти Кустодиева писатель сидит небрежно-элегантно, полуразвалясь, с папиросой в тонкой руке – ни дать ни взять английский денди с пробором, с едва язвительной улыбочкой.

Взгляни на этот пробор,
На этот ехидный взор, —

с шутовским лукавством писал сам Замятин в «Балладе о блохе».

Всматриваешься в портрет: и русофил, и западник. Хотя Алексей Ремизов высказался весьма определенно: «Замятин из Лебедяни, тамбовский, чего русее, и стихия его слов отборно русская… лебедянский молодец с пробором!..»

Улыбка. Доброта и полная непрактичность (нет, не западник!). «Как писатель я, может быть, что-то из себя представляю, – говорил Замятин, – но в жизненных трудностях я совершенный ребенок, нуждающийся в нянькиных заботах. Людмила Николаевна в таких случаях – моя добрая няня».

Вы догадались: Людмила Николаевна – это жена. Детей у них не было. «Мои дети – мои книги, других у меня нет», – говорил Замятин. Но какие книги!..

Оцуп: «Пусть мучится душа живая…»

Есть свобода – умирать

С голоду, свобода
В неизвестности сгорать
И дряхлеть из года в год.
Мало ли еще свобод…

Н. Оцуп. Из сборника «Океан времени»

Оцуп Николай Авдеевич (1894, Царское Село -1958, Париж). Поэт, критик, мемуарист.

В семье придворного фотографа было пять мальчиков и одна девочка, про которую можно сказать: в семье не без урода. После революции девочка Надя стала сотрудницей ЧК, носила кожаную куртку и на боку револьвер. Судьба ее впоследствии была плачевной. А у братьев сложилась другая, человеческая жизнь, особенно у Николая. Он окончил Царскосельскую гимназию (как и Гумилев) с золотой медалью, которую заложил за 32 рубля и на вырученные деньги в 1913 году отправился в Париж набираться ума-разума. Слушал лекции у знаменитого Анри Бергсона. Вернулся в Россию поэтом, познакомился с Блоком и Гумилевым. В 1921-м выпустил первый сборник стихотворений «Град». Стихи Оцупа легкие, летучие, пропитанные акмеистической печалью. Вот, к примеру, «Элегия»:

О жизнь! С дыханьем лондонских туманов
Смешался аромат хайямовских диванов.
Джульетта! Ромео! Веронская гробница
В цветах и зелени навеки сохранится.

О жизнь моя. А что же ты оставишь?

Студенческий трактат о Цизальпинском праве,
Да пару томиков стихов не очень скучных,
Да острую тоску часов благополучных,

Да равнодушие у ветреной и милой,

Да слезы жаркие у верной и постылой,
Да тело тихое под говорливым кленом,
И солнцем проливным, и легким небосклоном.