Отечество. Дым. Эмиграция. Книга 1. Русские поэты и писатели вне России

В первые годы эмиграции Одоевцева и Георгий Иванов жили довольно сносно, получая ежемесячную пенсию от отца Ирины Владимировны. А после, когда он умер и оставил наследство, некоторое время супруги жили даже шикарно – «в роскошном районе Парижа, рядом с Булонским лесом. Но потом, естественно, все благополучие рухнуло, а пришедшие во Францию немцы реквизировали дом в (Эгрете, под Биаррицем. В 1946 году Одоевцева и Георгий Иванов вернулись в Париж и поселились в Латинском квартале, в гостинице «Англетер». В последние годы они жили на грани черной нужды. В связи с этим нельзя не вспомнить письмо Георгия Иванова:

«Обращаюсь перед смертью ко всем, кто ценил меня как поэта, и прошу об одном. Позаботьтесь о моей жене Ирине Одоевцевой. Тревога о ее будущем сводит меня с ума. Она была светом и счастьем моей жизни, и я ей бесконечно обязан. Если у меня действительно есть читатели, по-настоящему любящие меня, умоляю их исполнить мою предсмертную просьбу и завещаю им судьбу Ирины Одоевцевой. Верю, что мое завещание будет исполнено».

И следует сказать, что многие поддержали Ирину Владимировну, но прежде всего, она сама сумела не падать духом, постоять за себя – вечная оптимистка с большим белым бантом (этот большой белый бант приклеился к ее образу с юных лет).

В 1958 году Георгий Иванов умер. Одоевцева живет почти 20 лет в доме престарелых под Парижем. Казалось бы, все кончено: одиночество и старость. Уже в России Одоевцеву спросили: «Вы прожили с Георгием Ивановым самые счастливые свои годы?» На что она ответила: «Нет, почему же? Я была много раз счастлива и после смерти Георгия Иванова». В 1948 году Ирина Одоевцева лукаво писала:

Разве что блеснет звезда
Светлячком, осколком льда,
Острым лезвием секиры
Над безмолвием пруда.

Мне ж до Страшного суда

(Если будет Страшный суд)
Погрешить еще дадут.

На старости лет, уже после смерти Георгия Иванова, Ирина Одоевцева попала в русский старческий дом в Ганьи. В воспоминаниях она писала: «Мне казалось, когда я въезжала в сад, что я вижу над воротами черную надпись: “Оставь надежду всяк сюда входящий”… что жизнь моя безнадежно кончилась. Но я ошиблась, как уже не раз ошибалась, совершенно лишенная дара предвидения и предчувствия. Я не могла предвидеть, что мне предстоит вписать новую главу в книгу жизни и стихов, что снова смогу улыбаться и превращать будни в праздник… в Ганьи жилось хорошо и даже празднично…»

Именно в этом старческом доме 24 марта 1978 года (в 83 года!) Ирина Одоевцева сочеталась новым браком с писателем Яковом Горбовым, эмигрантом и обитателем дома. И появилась табличка на двери – «мадам Горбофф». Горбов – сын петербургского миллионера, ставший в эмиграции таксистом и писавший на стоянке романы. Но в доме в Ганьи Горбов уже не писал, и Одоевцева не смогла вернуть его к творческой жизни: физически он был дряхл. «Характеры наши были совершенно противоположны. Яков Николаевич любил тишину, уединение, семейный уют – все то, что наводило на меня нестерпимую скуку, – писала Одоевцева. – Я, наоборот, любила всегда быть окруженной людьми… Я тащила Горбова с собой… в сентябре 1982 года он скончался…» Они прожили вместе четыре года. Когда он скончался, Одоевцева горько пошутила: «Была вдовой поэта, стала вдовой прозаика».

Как обычно, незаметно подкралась старость, время подведения итогов и воспоминаний.

– В этом мире любила ли что-нибудь ты?
– Ты, должно быть, смеешься! Конечно, любила.
– Что? – Постой. Дай подумать! Духи и цветы.
– И еще зеркала… Остальное забыла.

Нет, Ирина Одоевцева ничего не забыла, о чем свидетельствуют два тома мемуаров, напечатанных впервые в Вашингтоне – «На берегах Невы» (1967) и «На берегах Сены» (1983). «На берегах Невы» – это воспоминания о поэтах Серебряного века («Я одна из последних видевших и слышавших их»). По словам Зинаиды Шаховской, петербургские воспоминания Одоевцевой отличаются «своей молодостью, легкостью, беззлобностью». Одоевцеву интересовало главное в своих современниках – их поэтический дар; она сознательно опускала все мелочное и, по ее признанию, видела их окруженными сиянием, «как лики святых на иконе».