Отечество. Дым. Эмиграция. Книга 1. Русские поэты и писатели вне России

Вторая книга, «На берегах Сены», имеет другую тональность. «О горьком жребии эмигрантских писателей вспоминать тяжело и больно, – признавалась Одоевцева. – Это сплошной перечень преждевременно умерших, погибших в газовых камеров нацистов или кончивших свои дни в унизительной бедности, бедности, которой не удалось избежать даже нашему нобелевскому лауреату Бунину». Но есть в воспоминаниях и другие страницы. С восхищением описывает Одоевцева собрания «Зеленой лампы» у четы Мережковских. Самого Мережковского она отмечает «мыслителем, златоустом и поэтом». С горечью отмечает, что Марина Цветаева не могла терпеть ни ее, ни Георгия Иванова, называя обоих эстетами. В свою очередь, Одоевцева терпеть не могла Владимира Набокова за однажды услышанную фразу: «Эта Одоевцева, оказывается, такая хорошенькая! Зачем только она пишет?»

Не писать Ирина Одоевцева не могла. Не могла она отказаться и от навязчивой идеи вернуться на родину. Ее многие отговаривали: как можно решиться на такой переезд в таком возрасте? Но она в который раз проявила решительность: «Я еду, если даже умру в дороге…»

11 апреля 1987 года на кресле-каталке, в сопровождении советского врача, она прилетела из Парижа в Ленинград. Из своих 92 лет она не была на родине 65! Ирина Владимировна была счастлива и не сдержала слез около Летнего сада, о котором она когда-то писала в стихах:

По аллее мы с вами идем.
По аллее Летнего сада,
Ничего мне другого не надо…

Все в городе на Неве было полно воспоминаний. Проезжая по Бассейной, она сказала своим спутникам: «По той вот улице я шла к Гумилеву. На его доме была еще вывеска “Портной” и мы говорили тогда, что Гумилев здесь шьет стихи».

Одоевцева дожила до выхода на родине своих мемуаров и ощутила на себе весь драматизм перестроечных лет. «Неужели нельзя купить хорошей ветчины?» – спрашивала она, а ей отвечали: «Нельзя. У нас же революция». Одоевцева была в ужасе: «Как, опять?!»

Ирина Владимировна скончалась в возрасте 95 лет, так и не узнав, что будет с Россией в дальнейшем.

Роман Гуль: летописец русской эмиграции

Роман Борисович Гуль (1896, Киев – 1986, Нью-Йорк). Писатель, критик. По отцу – потомок обрусевших шведов, мать – из старинного дворянского рода. Детство и юность прошли в Пензе, в поместье отца. В 1914 году поступил на юридический факультет Московского университета. Через два года был мобилизован (Первая мировая война), весной 1917-го окончил офицерскую школу и был отправлен на фронт. В октябре вернулся в Пензу, к матери и застал там бунт «бессмысленный и беспощадный». С братом Сергеем вступил в Добровольческую армию и участвовал в Ледяном походе Корнилова, был ранен. В Киеве братья были мобилизованы в армию Скоропадского, а после захвата власти Петлюрой оказались военнопленными и были вывезены в Германию.

На этом одиссея Романа Гуля не закончилась. С 1920 года жил в Берлине. Правителей СССР называл «полулюдьми», считал, что движущая идея в партии большевиков – «власть, власть, власть, власть над людьми». О своем эмигрантском выборе Гуль говорил: «Родина без свободы для меня не родина, а свобода без родины хотя и очень тяжела, но все-таки остается свободой».

В 1933 году был заключен фашистами в концлагерь. После освобождения эмигрировал в Париж. Некоторое время работал сценаристом в Лондоне. Во время оккупации Франции бежал на юг, в 1945-м вернулся в Париж, создал Русское народное движение и издавал газету «Народная правда». Помогал соотечественникам, оказавшимся после Второй мировой войны на Западе. В 1952-м переехал в Нью-Йорк. Редактировал там «Новый журнал».

Литературное имя Роману Гулю принес роман «Ледовый поход» (1921). Затем прогремела книга «Жизнь на фукса» (1923). А потом пошли косяком исторические романы – об Азефе, Бакунине, о «красных маршалах» (Тухачевский, Ворошилов, Буденный, Блюхер), о кровавом палаче Дзержинском и его преемниках. Роман Гуль считал, что цель террора в СССР – уничтожить свободомыслие: «В СССР у населения навеки разрушена память о прошлом России, отняты мысль, слово, и духовно советское население омертвело: мертвые молчат, и живые молчат, как мертвые…»

Эмиграция, по мнению Гуля, стала хранительницей русских культурных традиций, значительно обогатив и европейскую культуру.

В 1978 году начал выходить частями труд Романа Гуля «Я унес Россию. Апология эмиграции» (Россия в Германии, Россия во Франции, Россия в Америке), «некий справочник по истории зарубежной России», как считал автор. Замечу в скобках, что и я делаю некий литературно-художественный справочник по русской эмиграции.

В советской литературе Гуль выделял Пастернака, Ахматову (особенно «Реквием»), Солженицына. О последнем отмечал, что «Россия Солженицына – это больше, чем государство, чем страна, нет, это некая русскость, разлитая в мире, в ее лучшем и духовном чувствовании».