Отель «Гонолулу»

— Сижу на берегу, — ныл очередной клиент, — целый день напролет без глотка воды, а солнце так и шпарит. Представляете, каково это?

— Ужасно! — откликнулся Трэн. Мужчина поморщился, сомневаясь в искренности его ответа, и Трэн пояснил: — Как-то раз я провел без питья одиннадцать дней.

— С ума сойти! Это как?

— Длинная история, — выразительная гримаса подразумевала: чересчур длинная.

— Un cuento Chino, «китайская история», так говорят испанцы. — Мужчина отхлебнул из стакана. — Это значит — длинная.

— Спасибо, — поблагодарил его Трэн и несколько раз повторил про себя это выражение, чтобы его запомнить.

В автобусе на Кинг-стрит какой-то пассажир стал объяснять окружающим и Трэну в том числе, что он-де в первый раз едет на городском транспорте, машину оставил в гараже, чтобы стекла тонировали, и с какой стати автобус все время останавливается? Трэн предложил поменяться с ним местами.

— Какой в этом прок?

Трэн полагал, что человек, никогда прежде не ездивший на автобусе, выбрал себе неудачное сиденье, и его долг, как постоянного пользователя, уступить ему место.

В другой раз соседка в автобусе сказала:

— Слыхали? Они уже не дают кошачий корм за талоны на еду. Им плевать, если кошка умрет с голоду.

Трэн не стал говорить ей, что когда-то он охотно ел кошек. Вместо этого пошарил у себя в коричневой сумке и протянул женщине свой сэндвич с консервами — пусть угостит начинкой свою кошку.

— Трикси такое и в рот не возьмет!

Трэн смущенно улыбнулся.

— Трикси хочет рыбку! — ныла пассажирка. — Трикси голодна. Вы хоть имеете представление, что это такое?

— О да! — ответил Трэн, но женщина презрительно фыркнула.

Как-то раз во время своей смены он протирал столики перед баром. За одним столом сидел мужчина и смотрел футбольный матч по переносному телевизору. Жена его сидела рядом.

— Прошу прощения, — сказал Трэн, намереваясь вытереть стол вокруг телевизора.

— Не видишь, я занят, — рассердился мужчина, не поняв, чего он хочет. — Терпение — добродетель, разве тебя этому не учили?

Трэн вежливо улыбнулся. Этот человек правильно сказал: терпение — важная вещь.

— Передвинь зонтик, — распорядилась жена, — я тут сгорю на солнце.

Трэн повернул зонтик так, чтобы женщина могла укрыться в тени, а она продолжала поучать:

— От избытка солнца можно и заболеть.

— Да-да, — согласился с ней Трэн и перешел с влажной тряпкой к следующему столику. — Совершенно верно.

Некий афроамериканец, угостившись в баре «Дикой индейкой», попытался распропагандировать Трэна:

— Люди думают, что-то изменилось, но вот что я вам скажу: на самом деле все осталось, как прежде. Мы хотели получить власть, но это две страны — черная и белая.

— Да, — кивнул Трэн, и его клиент одной рукой подал знак, чтобы налили еще, а другой поднес стакан ко рту и допил последний глоток.

— Я вот чего хочу знать: когда вы отдадите мне мою законную долю?

— В любой момент, — сказал Трэн.

— Ты мне мозги не пудри.

Кеола присутствовал при этом разговоре. Когда клиент ушел, он тоже предъявил претензии:

— С какой стати он чего-то требует? Это нас, гавайцев, надули. Отняли землю. Места для рыбалки были священными. Где они теперь? Это несправедливо.

— Несправедливо, — подтвердил Трэн.

— Ты стоишь на моей земле. Отдай мое место для рыбалки!

Даже я плакался ему в жилетку:

— Моя жена опять где-то задерживается! Твоя жена когда-нибудь опаздывает?

— Нет у меня жены! — печально улыбнулся мне Трэн.

Как-то вечером здоровенный мужик из Чикаго дружески обратился к Трэну:

— Я тоже турист, но не такой, как все. Хочу увидеть кое-что особенное. Куда бы ни приезжал — на острова, в чужие страны, во Францию, в Канкун, — люди всегда зовут посмотреть развалины, в музей там сходить.

Трэн улыбался — верно, верно! — в третий раз смешивая ему «май-тай».

— К черту музеи. Отведи меня к себе домой. Хочу посмотреть, как ты живешь.

— Пау-ханна в пять, — ответил Трэн, и, когда его смена закончилась, они поехали на такси к Маккалли.

Попинав ногами сорняки, пробившиеся сквозь щели в бетонной дорожке, посетитель с прищуром поглядел на вывеску «Клуб ласковых губ» и сообщил:

— Свою мать я впервые увидел, когда мне исполнилось пятнадцать. Отца вообще не знал. Чужим людям платили деньги, чтобы смотрели за мной.

— Это плохо, — вздохнул Трэн. — Сочувствую.

— Папаша был бродягой. Мать — в лечебнице. Я учился в вечерней школе. Теперь у меня собственная фирма.

— Вот тут я живу, — сказал Трэн, указав на здание в переулке, наружная лестница вела к нему в комнату.

Войдя к нему, гость сказал:

— Вы сами не понимаете, как вам повезло.

— Понимаю. Очень-очень.

— Смотрите, чтобы удача не избаловала вас. — Он подобрал пепельницу, сделанную из половинки кокосового ореха, перевернул ее, словно высматривая фирменное клеймо. — Детям я ничего не рассказывал о своем прошлом. Кто это?

На семейной фотографии, расплывшейся, испорченной водой, семеро родичей сидели и стояли в напряженных позах. Этот снимок сделали в фотостудии в Сайгоне в 1962 году. Трэн был тогда мальчишкой. Гость принял его отца за Трэна, мать — за его жену.

— Моя семья.